Об изучении российского научного сообщества, цифровизации руководства наукой и о том, способны ли различные цифровые механизмы, в том числе блокчейн, содействовать самоорганизации ученых, — в интервью социолога Владимира Картавцева.

— В чем основная цель вашего проекта? Что будет его итогом?

— Тема проекта сформировалась на общем идеологическом фоне, который сложился вокруг цифровизации. Многим кажется, что мы находимся на пороге «четвертой промышленной революции» и нужно изучать, как цифровизация всего подряд может улучшить жизнь людей.

Мы с коллегами задумались вот над чем: способны ли различные цифровые механизмы, в том числе блокчейн, содействовать самоорганизации ученых. Понимаемой очень широко — и как университетское самоуправление, и как различные формы коллабораций, и даже как взаимопомощь. Стартовая гипотеза состояла в том, что ученым в России не хватает возможностей по самостоятельному принятию решений относительно развития науки: по каким метрикам оценивается качество научной работы, как устроено рецензирование научных публикаций, как распределяется финансирование и так далее. На сегодняшний день подобного рода решения относительно монопольно принимаются государством. Нам было интересно понять, какой сами российские ученые хотели бы видеть наукометрию, распределение нагрузки, какой формат представления научной работы им кажется оптимальным. И в новых цифровых механизмах для науки нас привлекали именно те, где используется коллективное принятие решений, например децентрализованные автономные организации (DAO) в блокчейн-среде.

Сложив два этих вектора (цифровизацию и самоуправление) воедино, мы получили тему проекта: «Цифровые механизмы управления и самоорганизации научного сообщества как необходимые условия научно-технологического прорыва».

Грант РФФИ №19-011-31522 «Цифровые механизмы управления и самоорганизации научного сообщества как необходимые условия научно-технологического прорыва». Ведущая организация — Государственный академический университет гуманитарных наук. Руководитель гранта — Владимир Картавцев. Соисполнители — Артем Космарский, Николай Подорванюк, Николай Гордийчук.

Но главное, что мы сделали, — обратились к самим ученым, чтобы понять, насколько валидны наши гипотезы. Может быть, ученым не нужна ни самоорганизация, ни цифровизация, ни демократизация. Может быть, большинство из них считают, что в управлении наукой со стороны государства все правильно, и вмешиваться не надо.

Кроме того, как всегда бывает в социальных исследованиях, наши стартовые гипотезы немного видоизменились, расширился исходный набор исследовательских тематик. Мы получили ряд побочных, но не менее любопытных и интересных сюжетов, о которых будем и дальше писать и рассказывать.

— Вы упомянули цифровые механизмы, которые уже используются в управлении наукой, какие это примеры?

— На самом деле это большое количество разных механизмов, которые могут быть связаны и с автоматизацией процессов прозрачного распределения финансирования, и с помощью в решении повседневных задач ученых.

Есть механизмы для публикации научных результатов в новых форматах — платформы открытого рецензирования, серверы препринтов, научные блоги, наконец. Есть механизмы, направленные на рационализацию и упрощение бюрократических процедур.

Есть инструменты для сбора так называемых «альтернативных метрик» эффективности деятельности ученых и институтов, при помощи которых оцениваются прямые и непрямые эффекты производства научного знания. Такие метрики — это не только упоминания в интернете и СМИ, но и воздействие того или иного исследования на экономику, культуру и общество — то, что называется импакт.

Изучив все эти возможности по существующим источникам, мы хотели в первую очередь оценить, сработают ли они в российском контексте.

Когда начинается разговор о цифровизации, часто забывается проблема контекстов: например, прямой перенос цифровых механизмов, которые успешно сработали в корпоративном секторе, в область госслужбы обычно наталкивается на целый ряд трудностей. И тут необходимо полноценное социальное/антропологическое погружение в оба этих контекста, чтобы «инсталляция» цифровых практик и подходов не провалилась.

— По каким из этих механизмов в мире накоплено больше всего опыта, какие наиболее распространены?

— Кроме публикационных платформ это различные механизмы, которые помогают ученым взаимодействовать друг с другом и сообща заниматься наукой. Например, это сайты, где происходит обмен публикациями, их обсуждение, ведется коммуникация.

В России такой площадкой сейчас является в основном Facebook. Почему-то у нас распространен именно такой фрейм его использования. Но, естественно, ученые пользуются и специализированными сервисами: Academia, ResearchGate и тому подобными. Там тоже можно общаться, читать статьи, оценивать, насколько другой ученый адекватен, и так далее.

— Можно ли сказать, что такие площадки уже становятся для российских ученых прообразами тех механизмов самоорганизации, о которых говорит ваш проект?

— Безусловно, этими сервисами пользуются, причем Facebook востребован больше для неформального общения. Но это площадка, приспособленная для любой коммуникации, а специально предназначенных сервисов, чего-то вроде социальной сети ученых, мы пока не видим.

Однако это все известные и много раз проговоренные вещи. Интереснее здесь, на самом деле, даже не вопрос о конкретном интерфейсе, а то, есть ли у ученых в России вообще такая потребность — в коммуникации. Каковы рамки группы, мнение которой важно для конкретного ученого? Это его кафедра, коллеги и учителя? Или группа единомышленников из числа тех исследователей со всего мира, кто интересуется темой его работы? Или что-то иное?

— Мы часто, особенно не задумываясь, употребляем выражение «научное сообщество». Но считают ли ученые, что они принадлежат к какому-то единому научному сообществу? Или в России его не сложилось, а есть какие-то разрозненные маленькие сообщества в границах дисциплин? И разговаривать им друг с другом не о чем и, возможно, не хочется?

— В общем, уже сейчас можно сказать, что очертания границ научного сообщества в российском контексте далеко не очевидны, равно как и отношение ученых к этому сообществу.

Так что разговор о конкретных механизмах цифровой коммуникации породил еще несколько сюжетных линий в нашем исследовании, одна из которых — научное сообщество в России: как оно выглядит, как оно сегментировано, как ученые различают «своих» и «чужих», каковы их критерии для того, чтобы отличать «хорошую» науку от «плохой», и так далее.

— Какие методы, кроме опроса, вы использовали, чтобы узнать взгляды и ценности российских ученых?

— Мы провели несколько фокус-групп, часть в Москве, часть за ее пределами, причем старались выбирать максимально отличающиеся друг от друга организации и регионы. Условно, поговорили и с естественниками из академического института, и с гуманитариями, и с «технарями»; с теми, кто живет и работает в Москве, и с теми, кто трудится в удаленных от столицы регионах. Нам нужно было посмотреть, есть ли какие-то значимые отличия в том, что люди говорят о российской науке, какие проблемы перед собой видят.

— А варианты ответов в анкете — это отражение позиций, которые вы увидели на фокус-группах?

— Безусловно. Социологическая часть проекта была реализована довольно традиционным способом. Вначале мы разработали пул гипотез, исходя из источников и литературы, затем спроектировали выборку для интервью с отдельными представителям научного сообщества (не только с учеными, кстати, но и с организаторами науки) и выборку для фокус-групп.

Заложили в этот дизайн наши гипотезы, а потом проанализировали собранные данные, чтобы спроектировать анкету. На выходе получился консолидирующий инструмент, который свел основные находки воедино. Ко всему прочему, перед запуском анкеты вышел отчет РАН об их опросе к годовщине академической реформы. Он проводился среди академиков, членов-корреспондентов и профессоров. Несколько вопросов из него мы взяли в нашу анкету, чтобы посмотреть, насколько будет отличаться распределение по ответам на другой выборке, — это такой эксперимент внутри эксперимента.

Сам опрос мы проводим в онлайне, потому что все другие способы сбора количественных данных кажутся в данном случае не слишком эффективными. Мы понимаем все ограничения и все возможности этого способа получения информации — когда подойдет время публиковать результаты, мы планируем рассказать о методических особенностях исследования, построенного вокруг неслучайной потоковой выборки.

— А какую выборку вы рассчитываете собрать?

— На количество ответов мы никак, по большому счету, повлиять не можем, потому честный ответ — не знаем. Мы планируем распространить ссылку на опрос через сайт РИНЦ, обратимся к РФФИ с той же просьбой, в некоторые дружественные институции, к знакомым ученым. Опрос будет открыт около месяца, мы надеемся собрать за это время хотя бы несколько тысяч анкет. Во всяком случае, пока что динамика сбора данных позволяет на это надеяться.

– Какими будут следующие шаги в исследовании?

— Мы выявили, например, достаточно любопытный набор нарративов, с помощью которого учеными описывается российская наука как таковая. Эти самоописания заслуживают отдельного рассказа.

Кроме этого, мы столкнулись с тем, что с изучением российской науки есть одна существенная сложность: да, разработаны и внедрены количественные метрики, описывающие то, как она выглядит в общем виде — сколько защищено диссертаций, сколько опубликовано статей, на каких языках и т. д. Количественные данные есть, однако этого не достаточно — не хватает, как нам кажется, новых концептуализаций, верхнеуровневого описания сферы науки.

В последние годы стали заметными несколько статей с такими концептуализациями, прежде всего работа Михаила Соколова и Кирилла Титаева про туземную и провинциальную науку. Эту пару различений используют, она в ходу, и это говорит о ее эвристике, но хотелось бы увидеть развитие этой мысли. У нас есть пара идей на этот счет.

С другой стороны, какую-то часть материалов мы вообще не хотели бы публиковать в виде научных статей. Это интересные сюжеты, но на их основе лучше сделать публичные материалы, например в СМИ, просто рассказать об этом.

Например, как выглядят представления российских ученых о китайской науке. Оказалось, что чуть ли не в половине случаев, когда российских ученых спрашивают о российской науке, они начинают говорить почему-то о китайской. Суммируя и анализируя эти нарративы о китайской науке, можно прийти к описанию страхов и надежд российских ученых относительно развития науки в целом.

Вообще, мы могли бы сейчас написать отчетную статью для РФФИ и спокойно разойтись, но интуиция подсказывает, что и в научном сообществе, и за его пределами есть проблемы с чтением текстов научных статей. Об этом нам говорили и ученые в интервью и на фокус-группах, это одна из тех гипотез, которые мы тестируем. Поэтому нам кажется, что разные форматы публикации результатов — благо: и рекомендации, и публикации в СМИ. Надо рассказывать о своей работе в разных форматах, выходить за пределы только академического мира.

— Как вы считаете, возможен ли вариант, когда какая-то отдельная организация на основе ваших данных решит пойти дальше и внедрить у себя новые цифровые механизмы? Допустим, журнал увидит по результатам опроса, что многие ученые поддерживают открытое рецензирование, и перейдет на такую платформу?

— Цифры по итогам опроса вполне могут выглядеть многообещающе, и, возможно, на основе этих данных будут приниматься какие-то решения, это не от нас зависит. Наша задача — продемонстрировать, что есть фактически, а дальше все желающие смогут воспользоваться нашими результатами, данные будут открыты.

Мы будем готовы проконсультировать тех, кто решит ими воспользоваться, по тонкостям и подводным камням. Что касается, скажем, открытого рецензирования, нам самим кажется, что это замечательная штука, нужная во многих областях. Например, многие ученые, с которыми мы общались, недовольны системой экспертизы заявок на гранты. Это закрытая процедура, в рамках которой у них нет возможности подать апелляцию. Никто не говорит, что надо одобрять все заявки, но хотелось бы видеть какую-то систему обратной связи.

В общем — данные будут, но надо помнить, что иногда опрос – это просто опрос.

— Насколько далеко может зайти цифровизация управления наукой, на ваш взгляд?

— Как и в других сферах, в науке цифровизация может дать свой эффект в первую очередь за счет упрощения и очеловечивания бюрократических процедур, как это произошло, например, с госуслугами.

Раньше были нужны бесконечные неприятные телодвижения, чтобы заплатить штраф, получить справку, паспорт, а теперь все быстро делается через интернет.

Но дальше эта история обычно развивается в сторону усложнения предоставляемых сервисов, когда комплексные услуги со стороны государства (например, поступление в университет) также «оцифровываются».

Я думаю, что пространство российской науки ждет оба этих шага: во-первых, замещение очных бюрократических процедур, которые совершаются в один такт. Спросите в любом российском университете, как его сотрудники относятся к подготовке РПД. Вас накроет волной ненависти. Вот это, на мой взгляд, звоночек о том, что пора либо от РПД отказываться вовсе, либо делать их подготовку более гуманной — при помощи тех же цифровых интерфейсов.

Во-вторых, мы можем предполагать, что логика развития суперсервисов коснется и российской науки. Например, в плане защиты диссертаций. Это такая же комплексная процедура, как поступление в университет или оформление документов на новорожденного, и все ее составляющие (ну, или большинство) можно «оцифровать», оставив очным только сам процесс защиты — встречу с ареопагом и содержательный разговор по теме защищаемого текста.

Но оба эти шага — только «первый этаж» цифровизации. Дальше можно переходить (или не переходить) к более сложным историям, связанным с процессами управления наукой. Одно дело — когда имеющиеся бюрократические процедуры переводятся в цифру, другое — когда вы создаете новые процессы на цифровой основе.

— Это могут быть новые метрики эффективности деятельности ученых, новые среды коммуникации и самоорганизации.

— Думаю, этот «второй этаж» — дело более отдаленного будущего. Сейчас российской науке не хватает простых прикладных сервисов по образцу госуслуг. Когда они родятся, можно будет говорить и о более серьезных шагах в сфере переработки систем метрик эффективности или о самоорганизации.

И большой содержательный вопрос в переходе к этому этапу — а хотят ли ученые автономии и возможности управлять своей наукой? Есть ведь и те, кто хочет заниматься собственно наукой, а не ее администрированием. В своих публикациях мы опишем эту ситуацию, и не факт, что ответы будут совпадать с логикой цифровизации и демократизации на основе цифровых интерфейсов. Мы не ставим перед собой задачу оправдать необходимость цифровизации, нам важно узнать, нужна ли она (и если да, то где именно) на самом деле.