— Расскажите, что такое Phil.Tech и какую роль в нем играет акселератор?

— Как происходил отсев стартапов?

А.Б.: Несколько проектов из тех, которые я вел, отсеяли. Причины: не делают то, что сами обещают. Есть небольшая доля проектов, про которые мы хотели бы, чтобы они «влились» в Phil.Tech-направление, чтобы они приносили пользу социальному сектору. Но они так и не смогли этого сделать. Почему? У всех разные причины, однозначно ответить нельзя.

— Как становятся трекерами?

Григорий Мартишин: Расскажу про себя, чтобы не теоретизировать. Еще в школе я разрабатывал сайты, а после университета создал коммуникационное агентство, обслуживающее крупные бренды. Года три назад я обратил внимание на молодые социальные проекты, которым не по карману услуги агентств, но которые можно обучить, чтобы они могли все делать сами. Так я занялся консультированием.

Однако не все зависит только от знаний и умений. Самое важное — это внутренние силы, мотивация. Поняв это, я прошел обучение и стал коучем, то есть человеком, который помогает другим людям находить в себе эту мотивацию.

Трекером я впервые работал в акселераторе «Капитаны России» в Плехановском университете. Этот опыт оказался успешным, поэтому я с радостью принял приглашение работать в акселераторе Phil.Tech. Мне очень близка его идея, так как мне интересно все, что связано с технологиями, при этом моя страсть заключается в развитии социальных проектов. Кроме работы в Phil.Tech, я развиваю и консультирую ряд социальных проектов, занимаюсь развитием собственного социального бизнеса.

Быть трекером — значит еженедельно созваниваться, встречаться с основателями проектов, помогать им преодолевать затруднения, приходить к выводам и находить ресурсы для того, чтобы они самостоятельно шли дальше. Чтобы сами себя подталкивали. Но иногда приходится и мне. Это приносит определенные плоды. Уже несколько человек сказали: «Слушайте, если бы вы с нами не работали, мы бы ничего не сделали». Это помогает чувствовать, что то, что ты делаешь, как минимум очень неплохо, а как максимум очень важно.

А.О.: Трекер — это носитель методики развития. Это не эксперт. Трекер — более широкое понятие, он работает не с каким-то одним направлением (например, экономика или продажи), он помогает команде искать те места, которые тормозят развитие (узкие места), и находить рычаги, которые позволят стремительно вырасти (точки роста). Я с этой методологией познакомилась, занимаясь своим стартапом. Сейчас я работаю с командами, понимаю, что приношу им пользу, а это хорошая мотивация.

А.Б.: Я сначала стал советником топ-менеджеров по развитию бизнеса и управленческих навыков. Оказалось, что для того, чтобы управлять крупным бизнесом, нужно внутренне измениться. Потом меня пригласили работать со стартапами в инкубаторе Высшей школы экономики, в акселераторе GenerationS и ряде частных акселераторов. Параллельно с этим у меня есть свои компании.

В целом могу сказать, что трекер — это одна из замечательных поддерживающих профессий наравне с психологом, врачом или бизнес-тренером. С той разницей, что она еще очень молодая, поэтому здесь пока не существует таких вещей, как общепринятая методология, стандарты качества. С одним и тем же стартапом два трекера будут работать неодинаково. Даже если они консультируются у одних и тех же стратегов. И даже если они пользуются одними и теми же инструментами и одним и тем же словарем. Я это замечал абсолютно во всех акселераторах или инкубаторах, которые видел.

— Дважды прозвучало слово «коуч». А чем трекер отличается от коуча? Нельзя ли придумать какой-то аналог названия этой профессии на русском языке?

А.Б.: Можно этим заняться, и сожаление мое будет огромным. Потому что профессия трекера или коуча является международной. И в основном в международной сфере говорят на английском или китайском. И если уж я бы искал правильный перевод на какой-нибудь язык, я бы пытался перевести на китайский. Но это я. По поводу аналогов — в русском языке есть хорошее слово «тренер», которое в целом имеет схожее значение со словом «коуч». Но оно относится в основном к спорту. Слово «трекер» переводится как «отслеживающий результаты» или «добавляющий мотивацию». Достаточно романтично, не по-деловому.

А.О.: Я где-то слышала определение «бизнес-няня», мне очень понравилось. Во многом похоже.

А.Б.: Можно поискать какое-то одно слово, которое превратит «бизнес-няню, сопровождающую развитие», в то, что можно написать на визитке.

Г.М.: Конечно, трекеры используют инструменты коучинга. Самый главный коучинговый инструмент — это сильный вопрос. Коуч задает вопросы, спрашивает. Очень часто у основателей проекта нет ответа на вопрос «С чем вы пришли?». Потому что они могли в чем-то «закопаться» и сами не понимают, что же у них сейчас не так. Это как раз очень важное отличие от коучинга: к коучу человек приходит с каким-то запросом, а задача трекера — направить проект в нужное русло, где такой запрос возникнет.

А.Б.: Разница еще в том, что коучингу лет 30, существует научная база, которая доказывает его полезность и ценность. Среднестатистический коуч, живущий в Нью-Йорке, может спокойно зарабатывать до полумиллиона долларов в год. И понятно, как прийти к этому результату: нужно пройти обучение, получить сертификаты, наработать практику, клиентов. Рано или поздно стоимость твоего часа приблизится к 2000 долларов. У тебя есть около десяти лет, чтобы добраться до этой вершины понятным способом. У трекера такой базы пока нет, нет конкретного набора навыков, которые от тебя могут ожидать клиенты, поскольку это слишком молодая профессия.

— Вопрос «С чем пришли?» — это такая фишка, традиция? Мы видели, как вы работаете с командами, и этот вопрос был задан обеим.

А.О.: Наша задача на каждой встрече — чем-то помочь проекту. Чтобы ему помочь, нужно понимать, «что у него болит». Задавая вопрос «С чем пришли?», можно понять направление, где у проекта сейчас трудности. Он работал неделю над чем-то, у него что-то не получается, например. Если он может сам сформулировать это, он это озвучивает, и дальше мы стараемся как-то с этим поработать.

А.Б.: Я начинаю сессию с разных вопросов. Есть вопрос «С чем пришли?» — и человек сразу начинает думать о чем-то большом. Это работает, когда мы, например, хотим выявить какую-то корневую проблему. Когда я захожу на короткие сессии, то понимаю, что надо сделать прямо сейчас: найти зону ближайшего развития; обозначить нужные инструменты. В этом случае я начинаю с вопроса «Как дела?»: это погружает человека в текущий день. Есть и другие нюансы: групповые сессии отличаются от индивидуальных. Или, например, сессия строится особым образом, если возможен акционерный конфликт между основателями или этот конфликт уже существует. Много интересных моментов.

— Все-таки тут надо быть и психологом.

А.Б.: У меня нет образования психолога, но могу сказать, что навыки психологии, познания в философии и истории — это все необходимо, чтобы работать трекером качественно и эффективно. Все остальные фундаментальные дисциплины можно включать во вторую очередь. Так это работает для меня. Когда у клиента сложности, неразрешимые никаким образом, когда он поговорил уже с кучей консультантов, а решение все еще не найдено, всегда спасает либо исторический пример, либо что-то из философии. Всегда. Исключений еще не было.

— Вы сказали, что «коуч» — профессия уже сложившаяся. Я правильно понимаю, что она сложилась в Европе и в США, а в России школ коучинга нет?

Г.М.: Почему же, есть, причем появились не вчера. Я сам несколько лет назад прошел обучение в одной из известных международных школ — Эриксоновском университете коучинга в Москве. Не сказал бы, что коучинг в России — совсем новая штука. У нас к нему неоднозначное отношение, есть такая проблема. Очень много «коучей», которые на самом деле коучами не являются. И много разных предубеждений. У нас лучше быть экспертом в каком-то вопросе, но применять инструменты коучинга. Это самый лучший подход.

А.Б.: Есть большая разница между коучингом в Канаде, США и Европе — и в России. Разница в количестве коучей на душу населения. Это первое. А второе — большая разница в способе потребления этой услуги как таковой.

То же самое касается трекинга как такового. В нашей стране нет культуры использования помощи. Тем, кто начинает у нас сейчас заниматься предпринимательством, около 30 лет, они жили с родителями, которым было запрещено заниматься предпринимательством, и бабушкам-дедушкам было запрещено. Поэтому ожидать от этих людей то, что они так же быстро, как ребята из Германии или из США того же поколения, побегут за помощью, не стоит. Они не побегут. Играет роль и то, что для нас попросить помощи — это показать слабость. Особенно у мужчин.

Поэтому нужно быть очень аккуратным, работая с человеком. Многие трекеры пытаются объяснить что-то человеку, когда он об этом не просил, рассказывают очевидные с их точки зрения вещи и полагают, что нужно делать именно так. А у человека есть свой опыт, совершенно противоположный. И он просто не готов этот совет воспринимать.

В этом случае нужны совершенно другие подходы. Нужно организовывать процесс так, чтобы человек сам нашел решение. Тем способом, который ему понятен. Готовое решение, как правило, будет отвергаться. У меня много таких примеров.

Г.М.: Есть ведь такая штука: то, что мы сами придумали, для нас ценно. А то, что нам подсказали, менее ценно. Важно сделать так, чтобы основатели стартапов сами нашли решение. Когда идея родилась сама, гораздо больше шансов, что ее доведут до конца.

— Мы много пишем про разработки российских ученых. И параллельно понимаем, что некоторые из них — это темы для стартапов. Спрашиваем: «Почему вы этим не занимаетесь?» В ответ слышим: «Пытаться понять, как это все делать, долго, за это время лучше что-то фундаментальное открыть». Дайте совет, что на это ответить. Надо ли этих ученых продвигать, надо ли их к вам направлять, еще что-то?

Г.М.: Есть предприниматели, которые умеют воплощать изобретения в реальность: продавать, находить рыночные ниши, аудитории и так далее. А есть те, кто что-то придумывает, создает. Очевидно, нужно знакомить их между собой, проводить такие мероприятия, чтобы предприниматели ставили задачи, а ученые думали, как их решить, и наоборот.

А.Б.: Есть разные сообщества, объединяющие ученых и предпринимателей. Часто они складываются вокруг акселераторов, хакатонов. Ученые, которые действительно хотят коммерциализировать свои исследования, находят такую возможность. Те же, кто говорит, что ему никто не помогает, они себя обманывают и ничего не хотят.

Есть такая проблема: гранты получают одни и те же корпорации, одни и те же компании или люди, потому что другие просто не подаются.

Г.М.: Мне кажется, есть еще проблема — низкая инициативность людей. Можно сказать: «У них есть возможность, а они ею не пользуются». А можно посмотреть на это иначе. Ведь те, кто доходит до хакатонов, они уже почти предприниматели. Те, кто пишет грантовые заявки, тоже. Есть большой пласт умных ребят, и у них нет этих навыков. Не могут написать заявку, попасть в акселератор. При этом они очень крутые специалисты. Таких часто переманивают за границу, дают им лабораторию и говорят: «Делай что хочешь, зарплата большая». И они счастливы: им дали лабораторию и возможность для творчества, это же классно! А у нас вся система — и государственной политики, и частных инициатив — заточена на то, что надо идти и подавать заявки, принимать участие во всевозможных стартап-мероприятиях. Однако она не подходит тем, у кого нет инициативы, но есть сильная компетенция.