— Я против смертной казни по той же причине, по какой я против самоубийства.

И тогда остаются люди, которые действительно хотят совершить самоубийство. Но их на самом деле настолько мало — вот именно тех, кто хочет уйти из жизни, а не вынужден, это их осознанное желание, — что мы не можем обсуждать их как социальную проблему. Они вообще статистику не делают, так их мало.

У нас фактически подросткам не дают выбора, вся система построена на отсутствии выбора. Мы учим детей произносить тексты, не задумываясь. Мы учим следовать правилам, не задумываясь о них.

Например, если ребенок мучает животных, что, несомненно, плохо, часто целью являются вовсе не мучения — ребенок просто не понимает, что он делает. И тогда реплики типа «Ты не должен мучить животных, потому что те, кто мучает животных, — ужасные садисты!» — это бессмысленный запрет, который или механически выполняется, или даже вызывает реакцию протеста: «А я буду садистом!». Никакой новой информации о жизни и о хрупкости существ вокруг него у ребенка не появляется.

Все наши профилактики — это «ты не должен думать о суициде!». На самом деле правильно не «ты не должен думать о суициде», а «ты не должен совершать попытку». Думать ты можешь. Это как: ты не должен заниматься сексом с кем ни попадя, но ты можешь оценивать свое желание, когда видишь красивых людей на улице, в этом ничего плохого нет. Ты не должен влезать в истории, которые причинят тебе непоправимые увечья и смерть, но ты можешь обдумывать риски. Ты можешь обдумывать, что очень хочешь прыгать с высоты, и записаться в клуб парашютного спорта. Да, ты не можешь делать это в 12, но в 16 сможешь, подожди. И даже если в начале это соседствовало с темой смерти («Я упаду, и мама будет плакать», как в «Томе Сойере»). Его у нас в школах, кстати, запретили, как и все произведения, где обсуждается самоубийство.

То есть нормальная профилактика заключается в том, чтобы вернуть все назад, вернуть нормальную возможность говорить о суициде, вернуть психологам это право. Возможность об этом подумать, порефлексировать реально спасает.

— Я боюсь, что твоя модель «давайте воспитаем таких, умеющих делать осознанный выбор людей» утопична…

— Конечно, утопична. Именно поэтому с таким нельзя идти в министерство. Но что мы можем сделать, чтобы дети не кончали с собой? В первую очередь, надо убирать запретительные меры. Их можно убрать. Во-вторых, надо разрешить психологам все-таки нормально об этом говорить, а не делать кабинеты суицидолога при психоневрологических диспансерах.

Которые, с одной стороны, если будут работать по-человечески, будут невообразимо перегружены (с суицидентом невозможно поговорить пять минуточек, дать таблетку и отпустить). А с другой стороны, у нас в большинстве городов, если человек зайдет в ПНД, он получит клеймо на всю жизнь в глазах окружающих.

И надо дать школьным психологам возможность нормально работать. И уменьшить нагрузку на учителей: учитель не должен быть ответственен за все, что происходит в школе. Например, ребенок после уроков, когда ждет папу и маму, не имеет право выйти поиграть во двор, как мы выходили в свои школьные годы. Мало ли что с ним там случится? А учитель отвечает.

На самом деле у нас вся профилактика упирается в то, что «давайте государство все еще больше нормирует». А от этого становится все еще хуже. И еще эти «синие киты» чертовы на нашу голову. Но главное — они же появились! Появились «группы смерти».

— Ага, то есть они все-таки существуют, а не выдуманы взрослыми тетями и дядями?

— «Группы смерти» — это нечеловеческий ужас. Этого не было, но нам это сделали журналисты. Некая журналистка написала популярный материал и издала книгу — и все стали говорить про «синих китов». Но главное в этой истории то, что люди принципиально не понимают ситуацию.

Взрослые считают: «Вот, наши дети пошли читать паблики с грустными цитатами, а потом покончили с собой». Ровно наоборот! Дети, которые готовы к суицидальному поведению (и то не все), идут читать такие цитатки, делать перепосты этих цитаток. Собственно, так было всегда: в дневниках трепетных институток тоже хватало про смерть и розы.

— То есть подростки сделали свои выводы из этого?

— Конечно! Смотри. Знаешь аниме «Тетрадь смерти»? Шинигами, боги смерти, сидят, скучают, и вот кидают в мир такую тетрадь, куда записывают тех, кто должен умереть. Ее подбирает подросток, очень правильный парень, очень хорошо учится в школе, собирается поступать на юридический, его отец — очень крутой полицейский. И тут он понимает, что он может сделать, чтобы в мире не было вообще преступлений! То есть как только он слышит имя преступника (там надо знать имя и видеть лицо), он его записывает, и преступник умирает. И такой правильный подросток делает рай на земле. Понятно, что он заигрывается в какой-то момент и уже забывает, где справедливость, ему главное, что он божество.

— То есть начатая «Новой газетой» кампания сама запустила садомазохистскую машину смерти?

— Именно!

— Но как ты это докажешь?

— Не докажешь. Это факт, но как как ты его доказывать будешь? Вот как я докажу, что до публикации «групп смерти» не было?

— По хронологии.

— Смотри, паблики с грустными цитатками всегда были. Паблики с квестами были. Пабликов, которые так устроены, чтоб убивать людей, не было. Их и сейчас по большому счету нет. Я тебе объясню почему. У меня есть куча людей, которых я обучаю суицидологии. Они работают с подростками, причем со сложными подростками, причем огромными пачками.

Это к вопросу про осознать свои желания. Любая практика может быть не во зло. Например, так бывает с лечением: человек по жизни все контролирует сам, но нуждается в ком-то, который будет за ним ходить и напоминать каждый час: выпей лекарство! Но ребенок так не может, ему представляются очень сложные фантазии. Он не может понять, что он хочет, что не хочет, установить границы. И тут: «Вау, оказывается, в это можно играть! С чуваком вообще из другого города!».

К тому же это такой возраст, когда начинаешь искать общение по интересам, близкого по духу человека и в ближайшем окружении такого не находишь. А через соцсети, в другом городе — легко. Причем взрослые все же разделяют: понимают, например, что можно кому-то доверять в плане интеллектуальном, но помнить, что он не очень хороший человек. А у подростка все смешивается: полусексуальные желания, которые еще не вышли в осознанные, желание найти близкую душу и тому подобное... И он ищет себе общение — и может находить очень странные вещи.

Теперь, когда журналисты подали эту классную идею… И самое забавное то, что они ее не выдумали: эта идея существует в виде фильмов ужасов очень давно, причем в основном японских и корейских. То есть это не оригинальная идея, что можно человека взять на шантаж. Был такой фильм, триллер наверное, в котором тоже начинается игра среди школьников. Там если они не убьют кого-то за какое-то время, то всем огласят их страшную тайну. Оказывается, что у всего класса есть настолько страшные тайны, что они готовы убивать. Это абсолютно бредово.

Вспомни себя в 16, какая у тебя самая страшная тайна была? Это смешно. Подростки не тупее нас. Если их начнут шантажировать, найдут куда обратиться. В «шантаж» играют те, кто хочет в это играть. А теперь об этом постоянно говорят по телевизору, приводят факты, которых не было, им обрисовывают правила игры. Каждый день им описывают, что можно играть в такую клевую игру.

Но я не верю, что «группы смерти» придумали подростки. Я не могу представить себе человека, у которого будет желание убить тысячу подростков или кучу подростков сделать гомосексуалами. Понимаешь, это должен быть совсем психопат. А психопат стратегию нормальную не простроит. И главное: этих групп очень много. Один психопат не сделает так много групп. Не может быть два одинаковых подростка-психопата! Мы говорим не о норме, а о больном человеке. Вывод такой: или эти группы незлокачественные, или их нет.

— Но ты же сама говорила, что они есть…

— Ну, так им стратегию из телевизора взрослые дяди дали! Подростки до такого не додумаются по всей России. Взрослые журналисты и придумали «группы самоубийств». Конечно, у них все получилось! Самое смешное, что ты встретишь эту журналистку изначальную на каком-нибудь конгрессе, прижмешь ее где-нибудь в темном уголке и скажешь: «Что же ты наделала?» Ты выяснишь две вещи. Во-первых, что она этого не понимает. Во-вторых, она хотела хорошего, что она реально увидела и испугалась. Она, скорее всего, полезла в эти группы, они ее шокировали, она испугалась и побежала писать…

— То есть она додумала?

— Да, конечно. Скорее всего, от страха.

У меня нет детей, но от идеи, что этот конкретный ребенок, подросток, юноша может покончить с собой, у меня волосы дыбом встают. У меня, у суицидолога, а я работаю с самоубийствами больше десяти лет. И чем больше страх родителей, тем больше они это проецируют при детях.

— То есть этот механизм начинает работать, но уже умноженный на миллион?