— Немногие ученые и руководители научных институтов так активны в СМИ, как вы: регулярно выходят не только новости об исследованиях вашей научной группы, но и интервью, и ваши собственные статьи. Что вас мотивирует вкладывать силы и время в медийную активность?

— Вообще я не считаю себя особенно медийной персоной, есть гораздо более активные в этом плане ученые, например Артем Оганов. Трудно сказать, что мотивировало поначалу, но сейчас работа со СМИ для меня — процесс целенаправленный, потому что я вижу ее плюсы. Если выделять мотивы, то, во-первых, как и любому ученому, мне нравится рассказывать о наших исследованиях. Люди обычно не понимают, зачем изучать какие-то специализированные темы, большинству кажется, что ты зря тратишь народные деньги. Может, так не везде, но в байкальском регионе обывателю сложно объяснить пользу ученых, особенно когда они мешают убивать нерпу на мясо, ловить омуля или сливать отходы в Байкал. Потому нужно постоянно рассказывать, что и зачем ты делаешь.

Во-вторых, очень часто, когда следишь за политикой государства в области науки и технологий, понимаешь, что процесс идет не туда. И хочется поучаствовать хотя бы в дискуссии, в расстановке приоритетов. Так, например, в «Ведомостях» недавно была опубликована моя статья о том, что решения, которые сейчас принимаются относительно Байкала, исходят из устаревших подходов, взглядов века прошлого. А мы давно живем в XXI веке, и сейчас есть возможности, используя его биотехнологический ресурс и потенциал, войти в новую технологическую повестку. На эту статью был интересный фидбек от крупных предпринимателей, представителей технологических компаний, ряда федеральных чиновников. Так что есть некоторая иллюзия того, что мои слова сыграют роль, что-то сдвинется, будут более-менее правильные решения. Вообще после любой публикации в СМИ есть отклик, но иногда он может быть странным. Так, после одной из статей о необходимости развития системы очистных сооружений на Байкале меня завалили предложениями разные кулибины, которые почему-то решили, что я отвечаю за распределение субсидий на строительство этих сооружений.

— А были в вашей практике примеры, когда продвижение ваших тем в СМИ принесло прямую финансовую пользу?

Проект долговременного мониторинга Байкала «Точка № 1» рекордный, у нас только самих записей накоплено более пяти миллионов. Подобные мониторинговые проекты есть, к примеру, на Женевском озере и на Великих американских озерах, но они начались значительно позже. Байкальский проект очень важный, уникальный, и его поддерживали несмотря ни на что в самые тяжелые годы. Но в тот год, когда я стал директором НИИ биологии ИГУ, грянула реформа финансирования госзадания. Раньше деньги выделялись по «тематическим планам», которые продлевали каждый год – обеспечивая пусть небольшое, но гарантированное финансирование. А с 2014 года его решили распределять по конкурсам по типу грантов. В целом решение здравое, однако грантовые конкурсы просто не рассчитаны на поддержку долговременных исследований, к которым и относятся мониторинги. Грантовый проект необходимо выполнить за три года и отчитаться. А результаты мониторинга видны только на материале десятилетий. Это всегда качественные результаты, публикации в топовых журналах, но их невозможно делать часто.

Мы оказались в ситуации, когда самый продолжительный в мире проект мониторинга остался без финансирования. Только представьте – он начался в войну, прошел застой, перестройку, «лихие девяностые», и вдруг оказался на нулях!

Проблема поддержки долговременных проектов, аналогичных нашему мониторингу озера Байкал, не уникальна. Насколько я знаю, подобные проекты в мире всегда испытывают дефицит финансирования, и потому чаще всего их выполняют консорциумы организаций, поддержанные в рамках отдельных целевых программ. Однако в нашей ситуации на целевую программу рассчитывать было сложно.

— Исследования Байкала, в которых вы работаете, связаны со многими острыми социальными и экологическими вопросами. Как можно заметить на примере других «горячих» научных и околонаучных тем, в их обсуждении в российских общественно-политических медиа ученые выступают экспертами намного реже, чем политические деятели или чиновники. Как вы считаете, с чем это связано – нет запроса от СМИ на научную экспертизу или российские исследователи слишком закрыты?

— Вопрос непростой. Приведу свежий пример. Буквально сегодня знакомая журналистка обратилась ко мне с просьбой посоветовать какого-нибудь эксперта-ученого, который будет готов дать комментарий против одной крупной компании. Издание пишет статью от имени некоего депутата, и им нужны негативные комментарии. Ученый же, которого приглашают высказаться по проблеме, пусть и связанной с его тематикой, прекрасно понимает, что его слова будут использованы одними политиками против других. При этом будет названо его имя, и очевидно, что в случае конфликта ему первому и прилетят все шишки. Частная позиция ученого всегда отражается на репутации института, в котором он работает. И как отнесется к этому руководство? Ученому скорее всего укажут, что никто не давал ему права говорить от имени института, он испортит отношения с руководством, может даже получить дисциплинарное взыскание и так далее. Так что у исследователей нет особой необходимости вступать в дискуссии в СМИ. Особенно это не актуально для академических институтов, где у нас работает большая часть научных сотрудников. Финансирование ставок работающих в них исследователей больше зависит от лоббистских способностей директоров, а не от личной активности ученых в СМИ. Для них позиционирование в СМИ имеет явные риски, при этом не несет очевидной выгоды.

В нашем вузовском институте ситуация радикально отличается от академических структур. У нас на 56 сотрудников всего шесть базовых ставок, поэтому приходится шевелиться: нужно выигрывать гранты, привлекать инвестиции, доказывать право на свое существование. Отчасти и поэтому мы вынуждены выражать свою позицию более активно — нам важно, чтобы нас и то, что мы делаем, знали не только коллеги, которые читают наши научные статьи, но и чиновники, политики, бизнес.

— «Испорченный телефон» между учеными и СМИ – и тема многих шуток, и серьезный повод для беспокойства самих исследователей и институтских пресс-служб. Случаи, когда ученые вынуждены опровергать собственные вырванные из контекста цитаты и доказывать, что они не то имели в виду, все еще не редкость. Например, недавно со ссылкой на ученых прошла информация, что вода в Байкале стала токсичной, но потом это заявление опровергли. С чем, на ваш взгляд, связаны такие «коммуникационные провалы»?

— Информация искажается, когда переходит из рук в руки, это естественно, но за этим надо внимательно следить. Да, вы привели хороший пример: несколько недель назад произошла история с коллегами из близкого нам уважаемого академического института, когда его директор в выступлении на крупном конгрессе рассказал об экологических проблемах Байкала — распространении спирогиры и цианобактерий в некоторых его районах. В докладе он использовал одну не очень осторожную фразу, которая, будучи вырванной из контекста, тут же попала в СМИ и вызвала мгновенную цепную реакцию. Поднялась волна публикаций о том, что вода Байкала отравлена, озеро стало токсичным, со ссылкой на руководство академического института. Тему подхватили все, она неудачно вписалась в социальную и политическую повестку. А институт, по сути, эту волну пропустил. Коллеги не оценили масштаба и последствия этой истории для себя: позже выяснилось, что у них вообще нет сотрудников, которые бы отслеживали информацию об институте и его тематиках в СМИ. И только когда информационная компания уже захлестнула все что можно и даже ушла в международные СМИ, выпустили опровержение, которое уже никто особо и не увидел. Такие скандалы, пусть и основанные на искаженных новостях, крайне негативно отражаются на репутации не только конкретных научных сотрудников и администраторов, но и в целом на байкальской науке, поскольку подрывают доверие к экспертизе местных исследователей.

Между тем, ученым, работающим на Байкале, крайне непросто, потому что тема экологии озера, его охраны и оценки ресурсов крайне чувствительная и политизированная. Она находится на стыке сразу множества вопросов региональной, федеральной и международной повестки: помимо всего прочего, Байкал — объект всемирного наследия ЮНЕСКО. И на острие всей этой политики находятся институты и конкретные специалисты, вынужденные брать на себя бремя ответственности и соответствующие риски, где каждое неточно произнесенное слово может быть интерпретировано в ту или иную сторону и использовано в кампаниях как против политических или экономических группировок, так и против самих ученых. При том, что наука на Байкале вовсе не избалована поддержкой и финансированием, а вот политического внимания хоть отбавляй. Наблюдается явный избыток кнутов при недостатке пряников.

– Как вы относитесь к такому формату продвижения науки, как научные пресс-релизы и новости? С одной стороны, они помогают быстро и просто узнать, что делают ученые прямо сейчас, а с другой стороны, при тиражировании их значение нередко преувеличивают и получается пресловутое «ученые доказали».

– Если речь идет о качественных новостях, то чем больше их будет, тем лучше. Потому что другой контент – со стороны того же «РЕН ТВ», например — производится в огромном количестве и действует на людей. Я лично знаю практикующих врачей, прекрасных профессионалов в своей области, которые, когда речь заходит о других областях, вполне верят, например, в эффективность гомеопатических шариков. Но, безусловно, из-за хайпа вокруг отдельных тем информационная повестка искажается даже у специалистов.

У меня есть на этот счет пример по Байкалу. Одна из наших заявок на поддержку проекта по мониторингу фитопланктона пелагиали не была поддержана из-за того, что эксперт в отзыве написал примерно следующее: «Главная проблема Байкала сейчас – спирогира, все ресурсы нужно бросить на ее изучение». А спирогира находится на мелководье, она вообще никак не связана с тем, что происходит в толще воды! Но если заявка не попадает в хайп, то большой и важный проект может и не получить поддержку. Это частный пример. А как в стране воспринимаются ГМО-технологии, в том числе из-за позиции, которую транслируют ведущие СМИ? Это уже вопрос технологического суверенитета государства. Получается, что целая область исследований закрыта для практики из-за каких-то надуманных предубеждений и банального мракобесия.

— Вы долгое время работали в Германии. Чем там отличается отношение ученых к общению с журналистами от российской ситуации?

— В Германии очень серьезно относятся к стандартам корпоративной культуры, и каких-либо неосторожных фраз и громких утверждений, как это бывает у нас, там себе никто не позволяет. Цена слова там гораздо выше. Но и журналисты, как правило, работают более ответственно, внимательно согласовывают все формулировки. Потому ученые рады давать интервью, это в принципе приветствуется. Все, что положительно влияет на репутацию, на узнаваемость института и конкретного ученого, идет на пользу: если ты что-то сказал в федеральной прессе, это поднимет твой рейтинг, улучшит шансы получить финансирование, получить постоянную ставку в университете. У нас же в целом никакой прямой корреляции нет.

– Как вы считаете, будет ли меняться ситуация в России?

— Я думаю, что если у нас будет развиваться история с реальным конкурсным финансированием, с грантами, то количество людей, которым будет выгодно усиливать свою представленность в СМИ, будет расти. Пока же у ученого нет никаких гарантий. Более того, чем больше ты говоришь, тем больше у тебя появляется и недоброжелателей. Любая публичная фраза может повлечь неблагоприятные последствия — как произошло недавно, когда мои комментарии из личной страницы на Facebook к статьям «Новой газеты» о Байкале вдруг растиражировали в СМИ, и после этого «Новая» начала меня воспринимать как эксперта, ангажированного в интересах одной промышленной группы, и даже написала против меня полноценную негативную статью. Меня эта ситуации повеселила, но в целом она очень хорошо отражает риски.

И тем не менее я считаю, что качественная активность в СМИ ученым полезна, особенно для сотрудников региональных институтов и вузов. Если нет никаких федеральных связей, то это один из немногих способов быть замеченным и узнаваемым. Плюс активность в медиа помогает молодежи увидеть, кто и что делает, привлекает свежие силы и таланты. И могу сказать, что сотрудники нашего института, молодые ученые, тоже очень заинтересованы рассказывать о своей науке. У нас сейчас есть два молодежных видеопроекта. Первый — «Байкальские зарисовки» — уже несколько лет делает команда аспиранта института Дмитрия Карнаухова, это проект популяризации байкальской науки и байкальской природы. Второй проект только начат: молодежная научная группа Антона Гуркова снимает мини-сериал про разработки новых биосенсоров. Кстати, проект по биосенсорам, ранее получивший старт при поддержке Российского научного фонда, сейчас подхвачен негосударственным фондом «Озеро Байкал» и теперь выполняется уже на частные средства. И вот на эти грантовые деньги ребята сами нанимают операторов, готовят сценарии, снимают все сюжеты. Они хотят рассказать миру, чем занимаются. По-моему, это круто.