Какие методы борьбы с раком станут основой терапии будущего, когда следует останавливать лечение пациента и к какому году человечество победит рак, рассказал на проходившей в Стокгольме пресс-конференции лауреат Нобелевской премии по физиологии и медицине 2018 года Тасуку Хондзе.

6 декабря в Стокгольме началась Нобелевская неделя — серия ежегодных мероприятий при участии лауреатов. Первыми с журналистами встретились Тасуку Хондзе и Джеймс Эллисон, получившие награду в области физиологии и медицины с формулировкой «за открытие терапии рака путем ингибирования отрицательной иммунной регуляции». Эллисон изучал CTLA-4, белок-«тормоз» в иммунной системе, выделение которого позволяет «натравить» иммунные клетки на опухоль. Это помогло развить новые подходы к терапии онкологических заболеваний. Хондзе открыл белок PD-1, который тоже может работать как «тормоз», но по другому механизму. Indicator.Ru публикует самые интересные вопросы, которые журналисты задавали Хондзе, и ответы ученого.

— Скажите, это ваша первая встреча с Джеймсом? Что вы думаете о решении Нобелевского комитета разделить премию между вами?

— Нет, это не первая наша встреча. Впервые мы встретились в Техасе в 1998 году — тогда я приехал к Джеймсу, предложил ему посотрудничать, а он отказался. Ну ладно, не совсем отказался. Тогда в этой области было очень сильное соперничество, а мы в своих исследованиях PD-1 и CTLA-4 и не сотрудничали, и не соревновались. Это были две независимые истории.

Часто совместную Нобелевскую премию вручают людям, которые работают над одним и тем же, одинаковыми методами, но каждый в своей лаборатории. В нашем случае мы получили один и тот же результат, но методы, молекулы — все было разное. Сейчас нам вручили совместную Нобелевскую премию, и это справедливо, потому что наши исследования дополняют друг друга, и я счастлив разделить с Джеймсом эту награду.

— Ваши работы стали прорывом в борьбе с раком. Какие современные многообещающие подходы к лечению этого заболевания вы можете назвать?

— Сейчас испытывают более тысячи различных химических соединений для борьбы с раком. И подавляющее большинство из них (чтобы не говорить «все») — это соединения с PD-1 или CTLA-4. Очевидно, что иммунотерапия — это основа методов нового поколения борьбы с раком. Иммунотерапия работает там, где не справляются химиотерапия и радиотерапия. Бороться с раком нужно через иммунную систему. Я уверен, что с текущими усилиями и затратами на эту сферу мы в будущем найдем и другие комбинации молекул, еще более эффективные.

— Вы очень давно работаете в науке. Вам когда-нибудь хотелось бросить это, заняться чем-то другим?

— Сдаться? Отказаться от исследований? Я просто не мог отказаться, потому что у меня много коллег, они поддерживают меня и мою работу… У меня две любимых молекулы: одна — это фермент AID, участвующий в процессе переключения классов иммуноглобулинов, вторая — PD-1. А еще мы недавно поняли, что эти две молекулы, ко всему прочему, очень важны для того, чтобы контролировать микрофлору кишечника. А микрофлору, в свою очередь, можно использовать для борьбы с опухолями. Так что, как видите, моя работа становится все более и более интересной, и у меня нет причин отказываться от нее.

Правда, после публикации первой нашей статьи про PD-1 никто не верил, что это перспективное направление. Мы старались убедить представителей индустрии инвестировать в разработку, но почти год никто ей не интересовался. Нам говорили, что надо бросить работу над этим, но я не собирался этого делать, хотя и был расстроен. Потом я нашел людей, которым был интересен этот способ терапии, и они почти сразу согласились инвестировать в нашу разработку.

— Как вы считаете, сможет ли человечество победить рак? Если да, то когда?

— Я не могу сказать точно когда. В моем случае клинические испытания PD-1 начались в 2006 году, в 2012 году было зарегистрировано первое лекарство, и только сейчас, спустя почти 20 лет после начала работы, я могу сказать, что они увенчались успехом, и значительное количество пациентов излечилось от рака. Однако сейчас в работу по поиску противораковых средств вовлечено гораздо больше людей, чем 20 лет назад. Я уверен, что к середине столетия, примерно к 2050 году, почти все виды рака будут поддаваться терапии. Возможно, речь пойдет не о том, чтобы полностью избавляться от опухолей, а о том, чтобы человек жил с опухолью, и при этом она бы не прогрессировала.

— Появится ли когда-нибудь возможность существенно снизить стоимость иммунотерапии рака, чтобы пациенты могли получать помощь по цене, сравнимой со стоимостью обычных медикаментов?

— Стоимость лекарств обычно очень высока, когда они только выходят на рынок. Идет время, препарат становится все более распространенным, и цена постепенно снижается — это во-первых. Во-вторых, для меня всегда очень остро стоял вопрос о том, когда следует останавливать лечение пациента. Я знаю огромное количество случаев, когда пациент полностью излечивался после одного года терапии. А теперь представьте, что прошло полгода после начала лечения, потом год, а опухоль на него не отвечает. Врач должен понять, что лучше остановиться. Как правило, этого не происходит, и такое лечение стоит огромных денег. Отличие иммунотерапии от химиотерапии как раз в том, что в первом случае вы действительно можете прекратить лечение, а во втором — нет, вы должны продолжать, пока пациент не вылечится или не умрет. И если уметь останавливаться, затраты будут меньше.

— На что вы потратите Нобелевскую премию?

— В отличие от Джеймса мне не нужно платить с нее налог: японское правительство сделало для Нобелевской премии исключение. Я собираюсь отдать деньги в Университет Киото, сделать фонд для поддержки молодых исследователей.