— Артем, чем ваша жизнь и работа в Австралии отличается от работы в России?

— У меня несколько нестандартная история. Сейчас выпускники российских вузов часто уезжают в аспирантуру за границу, затем работают в разных странах и где-то оседают. И есть другая история, она касается более старшего поколения ученых, которые окончили университеты еще во времена СССР. Они, как правило, работали в России, cделали имя, а потом уже в этом статусе уезжали за границу.

Моя история ни та, и ни другая. Я закончил МГУ, поехал в аспирантуру в Австралию, потом вернулся в Россию в надежде работать в науке. Но это оказалось невозможно — по бытовым причинам. Конечно, я работал в институте, но значительную часть времени у меня отнимала работа, которая приносила деньги. В институте я получал порядка девяти тысяч рублей, этого было недостаточно даже для того, чтобы снять комнату. Поэтому я долго работал научным журналистом. Эта работа, может, иногда и фрустрирует, но у нее много плюсов, она дает возможность общаться с интересными людьми по всему миру. Но я хотел заниматься именно наукой, поэтому, когда у меня появилась возможность, я ей воспользовался.

— Возвращаться не планируете?

— Нет. Сейчас уже вряд ли получится. У меня семья, дети и они чувствуют себя уже больше австралийцами, чем россиянами.

— В России вы получали девять тысяч рублей и этого не хватало даже на жилье. Расскажите про ваш быт в Австралии. Сколько там получают ученые? Сколько стоят жилье, страховки, транспорт?

— Австралия — недешевая страна. Мы получаем высокие зарплаты, постдоки – от 80 до 120 тысяч австралийских долларов в год. Но это небольшие деньги, учитывая уровень налогов. Они платятся по прогрессивной шкале, поэтому вы платите от 0 до почти 50%. С дохода в 100 тысяч около 30 тысяч вы отдадите государству. У нас довольно дорогое жилье, по крайней мере в крупных городах. Аренда квартиры в неделю обойдется приблизительно в 700 долларов. При этом это будет далеко не шикарная квартира в популярном районе.

Что касается общественного транспорта, то больше 60 долларов за неделю вы на него вряд ли потратите. На машину уходит примерно столько же.

Медицинская страховка на семью по самому минимуму стоит две тысячи долларов, чуть более приличная – около трех тысяч. Но в Австралии очень хорошая общественная система медицинского страхования. Люди держат частную страховку на случай экстренных ситуаций, когда у человека, например, обнаруживают какое-то сложное заболевание и без частной страховки он просто может не дождаться операции в публичном госпитале из-за очередей.

— Расскажите про бюрократию. С чем сталкивались, работая ученым в России и в Австралии? И как в Австралии обстоят дела с бюрократией и коррупцией в повседневной жизни, не связанной с работой и в науке?

— Мне, по большому счету, не доводилось иметь дело с бюрократией по научной работе — ни в России, ни в Австралии. В Москве мне повезло работать в институте (ГАИШ МГУ), руководство которого всегда было на нашей стороне, и как-то умудрялось организовать работу так, что все те, кого в других организациях ругают, — бухгалтерия, отдел кадров и так далее — у нас старались помочь со всей положенной по законам и директивам бюрократической рутиной, а не усложнить ею нашу жизнь. В Сиднее наш институт слишком мал, чтобы мы могли позволить себе тратить ресурсы на излишнюю бюрократию.

В более крупных организациях она, конечно, есть, но знаю о ней больше с чужих слов. Как-то один мой знакомый захотел совместить небольшой отпуск с большим турне по конференциям, так выходило удобнее для него и дешевле для конторы, чем возврат в Австралию и обратный путь в Европу. Но выяснилось, что по правилам их (государственной) организации одобрить такое совмещение мог только начальник его начальника, а из-за какого-то переподчинения в правительстве таковым оказывался только премьер-министр, офису которого, естественно, такими делами заниматься не с руки. В России, подозреваю, победил бы здравый смысл, а здесь пришлось следовать букве закона — моему знакомому пришлось вернуться в Сидней, а конторе — оплачивать лишние билеты.

Что же до коррупции, мне кажется, ее в Австралии на бытовом уровне очень мало. На уровне национальном или муниципальном — да, пожертвования от девелоперов и, возможно, прямые взятки, контрабанда наркотиков через границу, все есть. Но в повседневной жизни я ни с чем подобным не встречался.

— Чем ваша работа в австралийском институте отличается от работы в России? Какие возможности обеспечивает институт? Оплачивает публикации, поездки на конференции?

— Должен сказать, что я работаю в маленьком исследовательском институте, который живет на частные пожертвования. По организации научного процесса мы похожи на типичные для Австралии научные заведения. Мы, конечно, не платим свои деньги за публикации. Благодаря тому, что у нас чисто исследовательская работа, у меня нет студентов, я не обязан учить. Хотя без аспирантов в целом плохо, поскольку нет, грубо говоря, постоянного доступа к талантам, как в крупных университетах. Но это решаемые вопросы.

— Почему вы выбрали небольшой институт, а не поехали работать в большой университет?

— Это единственная возможность, которая у меня была. В астрономии количество постоянных позиций, да и позиций постдоковского уровня в два-три раза меньше, чем число аспирантов, благополучно защищающих диссертации. В связи с этим у нас большая конкуренция и очень трудно остаться в науке. Многие устают перемещаться с места на место каждые два-три года, когда приходится срывать семью с одного места и везти в другое. При этом ученые до конца не уверены, поедут ли они через три года в новое место или будут сосать лапу. Поэтому многие уходят в промышленность и я, честно говоря, еще не видел людей, которые бы об этом пожалели. Все говорят, что это очень здорово. Но, конечно, с точки зрения ученого, это обидно.

В науке сложно остаться, а у меня, по сути, получилось возвращение. На тот момент я даже не думал о каких-то альтернативах, разве что оставаться в России, но там сложно, как я уже говорил, с бытовой точки зрения.

Сейчас мне очень нравится в маленьком коллективе, у нас несколько нестандартно организована работа в том плане, что мы позволяем себе заниматься исследованиями, которые находятся вне астрономического мейнстрима.

— Чем именно вы занимаетесь?

— Поскольку мы менее зависимы от грантовых денег, мы можем брать на себя чуть больше рисков, чем принято в наше время в науке. Мы достаточно серьезно относимся к идее барионной темной материи. Сейчас большинство людей придерживается мнения, которое состоит в том, что имеющееся барионное вещество, то есть вещество, состоящее из протонов, нейтронов и электронов, составляет десятую часть от всей материи. А оставшиеся 90% – это неведомая субстанция, темная материя, и она не может состоять из барионов, если мы верим в стандартную космологию и в те количества элементов, которые мы наблюдаем.

Но есть альтернативные варианты. Есть люди, которые считают, что вместо того, чтобы предполагать наличие неизведанной субстанции, надо скорее предположить, что законы гравитации на космологических расстояниях, либо при малых ускорениях немного отличаются от тех, которые мы проверяли на Земле и в пределах Солнечной системы. В связи с чем, возможно, если мы все посчитаем этими правильными законами, необходимость в темной материи отпадет. Но это нестандартная, полу-еретическая точка зрения.

Астрономы, кстати, в отличие от физиков, относятся к этому более терпимо, но тем не менее этой точки зрения придерживается существенное меньшинство. Даже те, кто занимается этой гипотезой, прекрасно отдают себе отчет, что она не то что альтернатива, а что она скорее всего неверна, но тем не менее эти вещи надо проверять. Мейнстрим разработан хорошо, а менее общепринятые гипотезы разработаны плохо, поэтому сравнивать их не совсем корректно.

Мы занимаемся в том числе тем, что называется скрытой барионной материей. Те барионы, которые мы видим, составляют лишь десятую часть от того, что следует из стандартной космологии, и большинство людей считает, что эти барионы просто в качестве очень разреженного, горячего газа находятся между скоплениями галактик. Но можно предположить, что они есть и в нашей собственной Галактике, просто их трудно обнаружить, поскольку они могут быть довольно плотными объектами.

— Откуда приходят пожертвования, на которые живет ваш институт?

— Насколько я знаю, это частные лица. Но я не участвую в менеджменте института, поэтому не могу сказать.

— Какие условия для работы ученых, на ваш взгляд, в России нужно создать в первую очередь, чтобы, например, у вас возникло желание вернуться? Или не у вас, а у тех молодых ученых, которые еще не обзавелись семьей и ипотекой за границей?

— Это сложный вопрос. Если бы простое решение существовало, оно бы давно уже было бы найдено. Многие люди, в том числе из тех, кто руководит наукой и образованием, пытались что-то сделать, думаю, вполне искренне.