— Первый вопрос общий. Давайте напомним, что такое национальный проект «Наука» и откуда он пошел?

— Цель национального проекта «Наука» состоит в том, чтобы выполнить положения указа Президента Российской Федерации от 7 мая 2018 года. Там поставлено довольно много задач, которые касаются различных аспектов жизни российского общества. Один из разделов указа связан с наукой. Там сформулированы основные цели, которые, по мнению президента, мы должны ставить перед собой в научной сфере. И задачи, которые надо решить для того, чтобы достичь этих целей.

— Можно ли это упрощенно назвать «Майские указы 2.0»?

— Конечно. Это майские указы четвертого срока Путина. Это основополагающий документ, целей которого предполагается достичь за шесть лет. Поэтому сроки проекта — с 2019 по 2024 год.

— Как выстроена организационная работа по созданию этого нацпроекта?

— Всего сейчас разрабатывается тринадцать нацпроектов. По каждому нацпроекту было определено головное министерство, которому поручено разработать данный национальный проект. В правительстве у каждого нацпроекта есть курирующий вице-премьер, который следит за разработкой этого проекта. В нашем случае это Татьяна Алексеевна Голикова. Кроме того, в правительстве образован специальный проектный офис. Проектный офис следит за тем, чтобы проекты разрабатывались по единым правилам, по единым принципам. Я фактически все лето работал вместе с министерством над этим национальным проектом, и, насколько я мог понять, эти принципы состоят в том, чтобы не было лишних слов, чтобы ставились четкие цели, выполнение которых можно было бы проверить, причем количественно. Только такие задачи, такие цели рассматривались. Общие слова «улучшить», «расширить» чего-то там — это все сразу же отметалось. Попытки в области науки ставить «обтекаемую» цель, которая правильная, но не может быть количественно охарактеризована, безжалостно отбрасывались. Оставалось только то, что может быть измерено, причем не на основе каких-то внутренних наших показателей, а на основе международно признанных рейтингов, баз данных.

— А сколько человек работали над национальным проектом? И можно ли вообще говорить в прошедшем времени, считать, что работа завершена, или она еще идет?

— Завершен первый этап работы: утвержден паспорт национального проекта «Наука». Я не знаю, сколько над этим человек работало, но работали люди в министерстве, работали люди в правительстве, в проектном офисе и Академии наук. Академия наук, кстати, была привлечена и для разработки национального проекта «Образование».

Следующий этап — написание самого проекта. Все национальные проекты должны быть определенным образом структурированы, нужно прописать каждое мероприятие. То есть нельзя, конечно, говорить в прошедшем времени, работа идет. Понимаете, когда исходный документ готовится, не очень корректно его содержание раскрывать, поэтому руководство Академии все лето в какой-то степени «держало оборону» против вашего брата журналиста, хотя все вице-президенты Российской академии наук и президент Александр Сергеев, разумеется, были в курсе, и мы вместе работали. Но все-таки мы работали над документами, которые еще не готовы. Сейчас документы первого этапа в основном готовы. Они стали более публичными, особенно после презентации на заседании президиума Российской академии наук. Наша точка зрения состоит в том, что на следующей стадии необходимо широкое привлечение тех, кто собственно делает науку, то есть научного сообщества. Пока мы видим, что министерство предпочитает привлекать к разработке национального проекта «Наука» преимущественно чиновников. Единственный представитель научного сообщества в этом процессе — это Российская академия наук.

Я сейчас хочу процитировать бумагу, которую я сегодня получил… Нас, Российскую академию наук, просят представить кандидатуры в рабочие группы, рабочие органы национального проекта «Наука». Бумага из министерства. Рабочих групп очень много, около тридцати. Список рассылки — Минвостокразвития, Минздрав, Минкавказ, Минкомсвязь, Минобороны, Минпромторг, Минсельхоз, Минфин, Минэкономразвития. Девять. И ФГБУ «Российская академия наук». С нашей точки зрения, это совершенно неправильно, потому что чиновники много чего могут придумать, но выполнять это потом нужно будет научному сообществу, поэтому на данном этапе (и это твердая позиция Российской академии наук) нам нужно более широко привлекать научное сообщество. Нельзя разрабатывать проект в какой-то специальной области, не привлекая специалистов в этой области. Именно такой ответ я и направил в министерство.

— Длительность упомянутых проектов — шесть лет. Когда должна быть закончена разработка и когда, грубо говоря, научное сообщество должно начать жить по тому, что написано в национальном проекте «Наука»?

— 1 января 2019 года. Все должно быть разработано до этого.

— Правительство это должно представить 1 октября?

— 1 октября, да.

— Это буквально через две недели. Что произойдет за это время?

— Сейчас утвержден только паспорт, только основные показатели национального проекта. Теперь нужно описать более конкретно, что представляют собой новые сущности, поименованные в президентском указе. Первое — «научно-образовательные центры». Что это такое? Мнений очень много. Как они будут функционировать? На каких основах, юридических, научных? Как будут образовательные программы вестись в рамках консорциума? И так далее.

Еще меньше ясности — «центры мирового уровня». Что такое центры мирового уровня? Это юридическое лицо, или это подразделение внутри юридического лица, или это что-то еще? Или это, может быть, какие-то лаборатории, которые управляются из некоего центра, который является юридическим лицом? Как Общество Макса Планка. В Германии только само общество является юридическим лицом, а институты не юридические лица. Тут есть много вопросов, и, конечно, их все надо сейчас детально разрабатывать.

Пункт «оборудование». Вот представьте себе, 50% оборудования должно быть обновлено в ведущих организациях. Во-первых, какие организации ведущие? Во-вторых, как его считать? Оборудование, начиная с какой-то стоимости, или как? По какой стоимости его считать, по балансовой или по какой-нибудь другой? Что значит «обновлено»? Как будут доводиться соответствующие субсидии до организаций?

По инфраструктуре тоже. Подписка на электронные журналы, поддержка российских журналов, установки мегасайенс. Там есть также пункт «поддержка экспериментов мирового уровня». Как отбирать эти эксперименты? Вот вы астроном, конечно, там будут какие-то заявки от астрономов, как их отбирать? Все время звучала «Нейтринная лаборатория на Баксане». Это самое главное или другое?

И проект по кадрам. Как новые лаборатории создавать? Что такое научная аспирантура? Какой конкретный механизм? И так далее.

Когда вы видите эти вопросы, вы понимаете, что на них чиновники ответить в принципе не могут. Они такого наворотят, что потом не расхлебаешь. Поэтому нужно широко привлекать научное сообщество к решению этих вопросов.

— В конце июля был опубликован состав проектного комитета по национальному проекту «Наука», в который вы вошли. Создалось впечатление, что это «финальная рука» проекта, то есть финальный текст не пройдет без согласования этих семи человек.

— Нет. Это не орган, который разрабатывает, это чисто технический орган, который рассматривает проект перед внесением в правительство. Министерство представляет разработку в проектный комитет, в проектном комитете это еще раз рассматривается и представляется в правительстве. Там есть представители Российской академии наук, Минэкономразвития, Министерства финансов и так далее. Этот координирующий орган синхронизирует действия, делает последнюю поверку.

— Понял. То есть от Академии наук, грубо говоря, не только вы занимались разработкой?

— Как раз интересный момент — то, что эта большая работа проводилась летом. У большей части людей в это время складывалось ощущение полного затишья, и, чем занимаются в новом министерстве, было вообще непонятно…

— Нет-нет, работа шла очень активно все лето и продолжается сейчас.

— Перейдем тогда к конкретным вещам, которые мы сейчас знаем про нацпроект «Наука». Например, в нем говорится о присутствии Российской Федерации в числе пяти ведущих стран мира, осуществляющих научные исследования и разработки в областях, определяемых приоритетами научно-технологического развития. Как этого достичь? Ведущие страны мира — по какому списку?

— Войти в пятерку среди всех стран мира. Понятно, что Тринидад и Тобаго, наверное, можно вообще не рассматривать. И Кот-д’Ивуар. В данном случае это просто оборот фразеологический. Нам надо войти в пятерку по показателям, связанным с научными исследованиями в приоритетных направлениях. Таких показателей предлагалось очень много, по этому поводу было много споров. В конечном итоге выбрано три показателя. По ним мы должны войти в пятерку. Вернее, по двум должны войти в пятерку, по третьему удержать свое место в пятерке, потому что мы уже сейчас в пятерке находимся.

Наиболее сложная задача, с моей точки зрения, — это войти в пятерку по числу статей, индексируемых в международных базах данных, по приоритетным направлениям. Российская академия наук достаточно интенсивно работала по отбору этих приоритетных направлений. Мы взяли классификатор Web of Science, Scopus (они связаны, там есть соответствия между разделами) и отобрали те разделы, которые касаются приоритетов, зафиксированных в Стратегии научно-технологического развития России. Таких разделов в Web of Science оказалось 112 из 252. По этим 112 разделам в настоящий момент мы находимся по числу статей на 11 месте. Чтобы войти в пятерку, надо примерно, по состоянию на сегодняшний день, в 1,8 раза увеличить чисто статей за 6 лет. Я думаю, что в реальности необходимо будет увеличение в 2 раза.

— Просто взяли 112 направлений и просуммировали число статей, правильно я понимаю?

— Совершенно верно, да. Причем проектный офис четко следил: раз написано в указе президента «место», значит, все индикаторы по первой цели должны быть в терминах «место». Никакое не «число». Место.

С моей точки зрения, это реальная цель. Если последовательно стимулировать написание статей в международных журналах из международных баз данных, то это вполне реально.

Второе — патенты. На некоторых этапах обсуждения была критика, что у нас все касается фундаментальной науки, но по прикладной науке очень трудно сравнивать. Если это какая-то оборонная или коммерческая тайна, то никто же в других странах ее не раскроет, и мы не раскроем. А проектный офис от нас требовал, чтобы результат был проверяем. Мы остановились на числе патентов, хотя мы понимаем, что это не очень хороший показатель. Число патентов, которое подается в России, не такое уж маленькое. Мы находимся по общему числу патентов на восьмом месте в мире по данным Всемирной патентной организации. По числу патентов вполне реально переместиться на пятое место, если этому уделять внимание. И третий показатель — число исследователей. По общему числу исследователей (не на душу населения, а в сумме) мы сейчас на четвертом месте.

— Именно исследователей или людей, занятых…

— Людей, занятых исследованиями и разработками.

— Просто есть извечный спор, что, по данным Росстата, у нас 700 тысяч человек, которые «задействованы в сфере исследования и разработок», при этом на деле половина из них — это инженеры, сантехники, уборщицы и прочее.

— Место России по численности исследователей в эквиваленте полной занятости, по данным Организации экономического сотрудничества и развития. По данным этой международной организации, в 2016 году у нас исследованиями и разработками занималось 429 тысяч человек. Это четвертое место в мире. Надо, чтобы оно осталось четвертым, ну, или пятым хотя бы.

По первой цели получается три таких показателя.

— Тогда по поводу второй цели, обеспечения привлекательности работы в Российской Федерации российских и зарубежных ведущих ученых и молодых перспективных исследователей.

— Смотрите, что говорится: работа должна быть привлекательной. С моей точки зрения, это главная цель. Что значит «привлекательная»? Грубо говоря, они должны сюда приезжать, а не уезжать. Не все, а две категории: ведущие ученые и молодые перспективные исследователи. Надо, чтобы для них, а не для всех работа была привлекательной. Я так понимаю эту задачу. Если пройтись по задачам, этой цели в проекте посвящено достаточно много мероприятий. Внутренняя аспирантура, новые гранты, создание новых лабораторий для молодых перспективных исследователей, улучшение инфраструктуры в конце концов — это тоже привлекательность. Но в качестве численных показателей остались два. Во-первых, численность российских и зарубежных ученых, работающих в российских организациях и имеющих статьи в научных изданиях, и не абы в каком журнале, а в журналах первого-второго квартиля. Публикация статьи в таком журнале — показатель состоявшегося ученого, который имеет какие-то достижения. Число таких ученых в РФ должно увеличиваться. Во-вторых, доля молодых исследователей в возрасте до 39 лет.

Мы на разных стадиях (я уж раскрою определенную кухню) все время говорили о том, что нужно вводить еще дополнительные индексы привлекательности. Достаточно долго в списке показателей сохранялся «индекс привлекательности». Есть Doing Business, а мы, Российская академия наук, хотели, чтобы был Doing Science. В принципе, все с этим соглашались, но проектный офис это выкинул, потому что это еще не устоявшаяся методика. У них была такая инструкция — использовать только те цифры, которые международные, проверенные, устоявшиеся. На самом деле разработки уже есть, у НИУ ВШЭ есть разработки Doing Science. Они говорят: нет, пусть несколько лет этот индекс будет вычисляться, и потом уже, если он приобретет международную известность, мы его включим.

— Можно все-таки про привлекательность задать вопрос? Вы сказали, что две цифры там будут смотреться, грубо говоря, как сейчас и как должно быть к 2024 году. Цифры можете сказать?

— Эти цифры, как и цифры общего финансирования по всему проекту, безусловно, будут меняться, уточняться. По первому и второму квартилю могу сказать, что предусмотрено небольшое увеличение порядка 15%, по доле молодых — порядка 10%. Это не с потолка взятые, а разумные, реальные цифры. Проводились вычисления, оценивалось, достигнем или не достигнем мы их к 2024 году.

— И еще вопрос по привлекательности, про зарубежных ученых, в том числе молодых. Когда я приезжаю в зарубежную научную организацию, я там говорю на английском языке, все друг с другом говорят там на английском языке, даже если это Германия или Франция, потому что коллектив очень разнородный. А у нас такого нет. У нас, как ни крути, большая часть сотрудников в большей части научных учреждений — это граждане России, говорящие на русском. И им между собой говорить на английском, наверное, глупо. Как вы думаете, настанет ли когда-то такой момент, когда хотя бы в четверти российских организаций рабочий язык будет английский, потому что будет очень много иностранных специалистов? И второй вопрос: нужно ли вообще к этому стремиться?

— Ну, в разных случаях по-разному. Если к нам в лабораторию приезжает ученый, который не говорит по-русски, то все свободно переходят на английский, и никаких проблем в общении мы при этом не испытываем, то есть если в комнате находится хоть один человек, который не понимает русский, то все говорят по-английски. И я знаю, что такая ситуация во многих других лабораториях. Разумеется, если мы приглашаем какого-нибудь ведущего ученого открыть лабораторию в России, то в лаборатории все будут говорить по-английски просто потому, что начальник не понимает по-русски.

Помимо этого, в плане привлекательности еще довольно много новых инструментов. Во-первых, это инфраструктурные мегасайенс-установки, которые должны эксплуатироваться международными коллективами. Если там будет заметный вклад людей, которые говорят только по-английски и не понимают по-русски, то, естественно, все будут говорить по-английски.

— Раз уж мы заговорили про центры мирового уровня. Формулировка пока выглядит так, что эти центры создаются на основе интеграции университетов и научных организаций, а также их коопераций со структурами, которые действуют в реальном секторе экономики.

— Нет, не путайте. То, что вы сформулировали, — это научно-образовательный центр. В нацпроекте «Наука» есть две сущности. Первая — научно-образовательные центры. Это объединение университетов, научных институтов и предприятий реального сектора экономики, причем третий пункт очень важен и, может быть, должен доминировать. Это объединение организуется не для того, чтобы решить какую-то проблему фундаментальной науки, не для того, чтобы подготовить специалистов, а для того, чтобы решить проблему реального сектора экономики. Эту проблему формулируют предприятия, которые входят в научно-образовательный центр. И если институты и университеты совместно могут помочь решить эту проблему, то на этой базе создается научно-образовательный центр.

— Тогда по поводу научно-образовательных центров. Как это могло бы выглядеть? Условно говоря, приходит крупная компания из реального сектора экономики в университет и говорит: «Уважаемый университет, вот нам нужно то-то и то-то, давайте создавать совместный научно-образовательный центр». Это означает, что университет, в который пришел этот индустриальный партнер, прекращает свое существование и трансформируется в научно-образовательный центр или университет продолжает свое существование, и где-то там в сторонке создается…

— Нет-нет. Научно-образовательный центр функционирует на базе консорциума. Те организации, которые входят в консорциум, не теряют свою юридическую идентичность (юридические лица), но там есть некая структура, научно-образовательный центр, который координирует работу по данному направлению. Конечно, не один университет или институт и не одно промышленное предприятие, а это может быть несколько промышленных предприятий, не теряют свою юридическую идентичность.

— То есть это организация, у которой несколько учредителей?

— Нет, это вообще не организация. Может, эти организации, которые участвуют, могут создать некоммерческое партнерство и учредить некий орган, который будет заниматься координацией работ по данному направлению. Но это просто управленческий орган, и все. Он организует работу данных организаций по данному направлению, но он не меняет сути этих организаций.

— Просто почему уточняю. Отдельно взятый успешный университет, по большому счету, — это же и есть не что иное как научно-образовательный центр. И тут получается, что университет создает то ли клон, то ли какую-то вторую сущность. Вот, условно говоря, был и есть МГУ. А на его базе был когда-то создано то, что стало теперь отдельным вузом под названием МФТИ. В рейтинг университетов, условно говоря, эти научно-образовательные центры будут попадать сами по себе?

— Центр — это не университет. Это управленческая надстройка, которая занимается управлением определенным направлением деятельности организаций, входящих в центр. Что вас смущает? В рамках программы «Интеграция» двадцать лет назад были созданы научно-образовательные центры между академическими институтами и университетами, но сами эти организации не теряли свою идентичность. Просто создавалась виртуальная структура, которая отвечала за сотрудничество данного института и данного университета. В научно-образовательных центрах, которые я вел (там было три университета и два академических института), несколько сотрудников занимались координацией этой деятельности, но юридически это никак не оформлялось. В данном случае, поскольку другой масштаб, возможно, будет юридическое оформление.

Представьте себе, какая-нибудь организация реального сектора экономики говорит, что нам нужны материалы вот с такими и такими свойствами. Сможете сделать? Университет в содружестве с академическими институтами говорят, что смогут. Давайте объединимся, подадим заявку. Тут очень важно, что основную долю финансирования должно нести промышленное предприятие. Александр Михайлович Сергеев на заседании президиума привел цифры, поэтому я их, наверное, озвучить могу. Даже в первый год финансирование научно-образовательного центра из внебюджетных источников почти в два раза превышает финансирование из федерального бюджета. А в 2024 году — в шесть раз. Тут, как говорится, особо не попьешь кровушки из федерального бюджета. Кстати, я хотел бы подчеркнуть, что в нацпроекте предусмотрено образование 15 научно-образовательных центров, но это за счет федерального бюджета. В принципе, региональные бюджеты и региональные власти вообще уже заинтересовались этой формой. Я знаю, что московское правительство (поскольку сейчас в Москве разрабатывается идея научно-производственного кластера) тоже хочет сделать по тем же лекалам, но уже за средства регионального, московского бюджета ряд научно-образовательных центров в Москве. Такие предложения сейчас начинают поступать из очень многих регионов.

Вторая важная сущность из нацпроекта «Наука» — это центры мирового уровня. Если научно-образовательные центры — это прикладная наука, и основное в них — это промышленность, то в центрах мирового уровня основное — это фундаментальная наука. Я, откровенно говоря, не знаю сам, насколько жизнеспособна модель, которая сейчас рассматривается, что центр мирового уровня — это обособленное подразделение внутри имеющейся организации, то есть ведущая организация, помимо своей основной деятельности, создает еще обособленное подразделение, которое является центром мирового уровня. Это подразделение начинает развиваться по особым законам под руководством нескольких ведущих ученых, которых пригласили.

В ходе нашей работы летом были жаркие споры о процедуре отборов этих центров. Некоторые сотрудники министерства, в частности министр, считают, что они и так все знают. Они знают, где уже будут центры научно-образовательные, где будут центры мирового уровня. Мы, Российская академия наук, говорим, и Татьяна Алексеевна Голикова нас поддержала, что это должно определяться на основе конкурса. Должны объявляться прозрачные конкурсы с четко прописанными требованиями к этим центрам, должны быть поданы заявки, они должны быть по понятной процедуре рассмотрены. Это, я считаю, очень важно, потому что в этом случае победителей определяют специалисты, научное сообщество. Если этого не делать, то победителей определят чиновники, люди из министерства. Я думаю, что это неправильно.

— Возвращаясь к центрам мирового уровня, и научным, и научно-образовательным. Раз все будет мериться циферками, то какими цифрами измеряется мировой уровень в одном и в другом случае?

— Там есть показатели по числу статей, но в журналах уже только первого квартиля, все остальное не считается. Если это научно-образовательный центр, по числу патентов и по тем технологиям, которые должны быть разработаны и внедрены в промышленность. Есть показатели по числу специалистов, которые должны быть подготовлены и пропущены через центры. У центров мирового уровня, я уже говорил, есть показатель, связанный с совместными работами в центрах мирового уровня и в других организациях Российской Федерации.

— Сейчас каверзный вопрос, в связи с квартилями. В одном случае — первый и второй, в другом случае — только первый. Возмущенная научная общественность может заявить, что этими показателями до конца убиваются российские научные журналы, которые в силу различных причин относятся к третьему-четвертому квартилю или вообще не входят в Web of Science, Scopus. Как вице-президент, который ведет издательскую деятельность, что бы вы ответили?

— Во-первых, основной показатель, который как зарплата в прошлых «майских указах», — это число статей в международных базах данных.

— Всего статей, независимо от квартиля?

— Да. Именно за это организации будут наказывать, если они не будут выполнять этот показатель. Во-вторых, там ставятся задачи довести до 500 число российских журналов в международных базах данных. И предусмотрено определенное финансирование для того, чтобы качество журналов поднять. Публиковать в российских журналах надо не просто для того, чтобы опубликовать и забыть. Нужно, чтобы другие люди читали эти российские журналы. Для этого они должны быть доступны, для этого они должны выписываться всеми библиотеками, и ученые должны приучиться их просматривать. А это возможно только при осуществлении мер, направленных на улучшение качества. Я про это много говорил, мы этим занимаемся, у нас есть определенное видение, как этого достичь. В национальном проекте «Наука» РАН последовательно отстаивала мероприятия по поддержке российских журналов, и нам удалось это направление сохранить. Мы надеемся, что в результате этой поддержки журналы смогут увеличить свои рейтинги и перейти в более высокие квартили. Но должен быть баланс, мы не должны замыкаться. Мы вкладываем много денег в центры мирового уровня, в российских журналах публикации появятся и без этих денег. Мы вкладываем, чтобы эти публикации из этих центров были действительно в топовых журналах.

— У меня остался последний вопрос. В ноябре уже далекого 2012 года в интервью Газете.Ru вы сказали такую фразу: «В российской науке изрядное количество "отдыхающих"». Прошло почти шесть лет. Как сейчас с количеством «отдыхающих» в российской науке, на ваш взгляд? То же самое, уменьшилось, увеличилось? И что с этим делать?

— Я не уверен, что увеличилось, но не уменьшилось, это точно. Более того, они начали сейчас отдыхать в более комфортных условиях. Все мои источники в московских институтах, где выплачивают достаточно значительные заработные платы тем, кто находится на должностях научных сотрудников, говорят, что от увеличения зарплаты изменения стиля работы не произошло, к сожалению. Я считаю, что это нерационально, когда такие значительные средства тратятся на исследования, которые можно было спокойно не проводить в условиях недостатка средств на модернизацию науки. Вы знаете, что Российская академия наук проанализировала отчеты по научным темам госзадания академических институтов. В итоге оказалось, что есть около 50% тем, по которым не опубликовано вообще ни одной работы за последние годы. При анализе планов на будущее мы тоже видим очень странные, явно архаичные темы. Тут вспоминается известное стихотворение Некрасова:

В столицах шум, гремят витии,

Кипит словесная война,

А там, во глубине России, —

Там вековая тишина.

Так вот, во глубине многих научных институтов по-прежнему вековая тишина. Именно это я имел в виду, когда в одном из недавних интервью на вопрос об оценке реформы российской науки отвечал, что эта реформа еще и не начиналась.

Российская академия наук писала письмо в правительство о том, что получается парадоксальная вещь: размер оплаты, по сути, зависит не от качества работы того или иного научного сотрудника, а от места жительства. Если он работает в Москве, он просто по факту своего места жительства получает намного больше, чем если он работает, скажем, в Красноярске. Это же неправильно. И вообще, неправильно институт оценивать как целое. В каждом институте есть хорошо работающие сотрудники, есть плохо работающие сотрудники. В тех институтах, где это понимают, вводят повышающие коэффициенты для тех, кто публикует статьи, имеет гранты, аспирантов, дипломников. Это, к сожалению, единичные случаи. А в большинстве организаций, действительно, «вековая тишина».

— Какое финансирование предполагается для нацпроекта «Наука»?

— Это примерно 400 миллиардов на шесть лет. Я хотел бы подчеркнуть, что это дополнительное финансирование, которое правительство изыскивает для выполнения указа президента. Это намного меньше, чем финансирование по всем тем статьям, которые были и в текущем году. Все эти статьи сохраняются, остается неизменным и заданное еще президентским указом 2012 года так называемое базовое финансирование, которое идет на выплату гарантированной заработной платы, в том числе не слишком эффективно работающих сотрудников.

Общаясь летом с чиновниками-финансистами, я поднабрался их сленга: дополнительное финансирование они называют «допы», а базовое — «база». В этих терминах я бы сказал так: «допы» из нацпроекта «Наука» не принесут должного эффекта, если не провести реформу «базы». Несмотря на непопулярность этого утверждения, я не боюсь его высказывать еще и еще раз.