Создание условий для мобильности научных кадров, в том числе и внутрироссийской, — одна из задач нацпроекта «Наука». Новые НОЦ, математические и геномные центры, megascience-установки, по замыслу их создателей, должны стать центрами притяжения ученых. Но готовы ли российские ученые переезжать к новым местам работы? И что может противопоставить сибирский вуз «московскому пылесосу»? О текущем состоянии и перспективах национальной исследовательской мобильности — в репортаже Indicator.Ru c XXI Апрельской конференции Высшей школы экономики.

71% домоседов

Круглый стол «Проблемы национальной исследовательской мобильности: вызовы и перспективы» проходил в формате видеоконференции. Из-за антикоронавирусных ограничений Апрельская конференция ВШЭ растянулась и на май. Часть секций перешла в распределенный формат с публикацией текста докладов, но без их живого обсуждения, а некоторые сопутствующие мероприятия и вовсе отменены.

На содержании круглого стола пандемия COVID-19 сказалась не так сильно. Многие практики развития межрегиональной мобильности ученых, конечно, пока неактуальны: нет ни стажировок, ни очных интенсивов приглашенных профессоров. Но с другой стороны, как успели обсудить участники, международное авиасообщение может не возобновиться еще очень долго, и это вынуждает обращать больше внимания на движение кадров внутри страны. Сложностей тут не меньше, чем в развитии международного сотрудничества.

Не секрет, что долгие годы основной вектор движения ученых (как, впрочем, и других внутренних мигрантов) создавал, по выражению участников круглого стола, «московский пылесос». Диспропорции в числе квалифицированных исследователей между столицами и остальными регионами существовали исторически, а «пылесосом» постоянно усугублялись. Целям национального проекта «Наука» и логике развития конкурентоспособных университетов в регионах это не соответствует никак. Но переломить ситуацию очень сложно. Проведенный исследователями ВШЭ в прошлом году опрос более 1800 ученых показал, что 71% из них никогда не меняли регион проживания. Они получили образование, начиная со школьного, в одном и том же регионе и на протяжении карьеры остаются лояльны одному вузу или институту.

Очевидные причины низкой мобильности, обозначенные многими участниками мероприятия в выступлениях и в чате, вполне материальны: вероятное падение в уровне дохода и в качестве жизни при переезде, нередко недоступность жилья, трудности в организации семейного быта на новом месте. Есть и другие факторы, но они требуют специального изучения. Между тем вопрос национальной исследовательской мобильности, отметили организаторы круглого стола, редко пользовался вниманием российских науковедов и социологов. В одном из немногочисленных исследований, выполненном еще в 2016 году Ириной Дежиной, ныне профессором Сколковского института науки и технологий, подчеркивалось, что российские ученые редко меняют место работы в силу традиций инбридинга — новых сотрудников принято искать среди выпускников своей же кафедры, привязанности исследователей скорее к институции, чем к области науки, и других стандартов академической культуры.

Частные успехи и пессимистичные обобщения

Участники дискуссии сосредоточились не на причинах неудач, а на позитивных примерах и возможности их распространения на всю страну. Так как почти все представляли ВШЭ или другие вузы, академические институты в обсуждении почти не возникали, все примеры были университетскими. Так, свои «истории успеха» представили два вуза, для которых стимулом привлекать новых сотрудников стал Проект 5-100. Проректор Тюменского госуниверситета Таисия Погодаева выразила мнение, что региональный университет может привлечь новых сотрудников из других регионов только созданием условий для реализации их исследовательских или преподавательских амбиций. Близкий фактор — «гравитационное воздействие» известного ученого, который уже обосновался в вузе. Свой опыт ТюмГУ считает в целом успешным — исследователи из других регионов создают в университете свои лаборатории и научные центры, число привлеченных сотрудников растет. Тем не менее с эффектами низкой внутренней мобильности вуз сталкивается постоянно. В пример Погодаева привела ежегодный конкурс на должности профессоров в Школу перспективных исследований ТюмГУ. Он международный, и из года в год доля его участников с российским гражданством не превышает 10–11%. «Проще привлечь профессора из Гарварда, чем из Москвы», — заключила проректор, предположив, что российские ученые меньше западных склонны к риску.

Опыт второго университета — Дальневосточного федерального — представил Александр Филатов. В ДВФУ он заведует лабораторией моделирования социально-экономических процессов, а ранее руководил кафедрой математической экономики в Иркутском государственном университете. В обоих вузах он инициировал исследовательскую мобильность для повышения квалификации коллег. Форматы работы при этом отличаются от тюменских: математиков и экономистов из ведущих вузов и институтов по большей часты приглашали и приглашают в Иркутск и Владивосток не работать постоянно, а прочитать цикл лекций, поучаствовать в семинаре или научной школе (например, «Байкальских чтениях»). Материалы таких выступлений затем дополняют программы местных преподавателей. Коллеги Филатова и он сам тоже участвуют в летних и зимних школах для преподавателей. Цель такой формы мобильности, конечно, иная, чем у ТюмГУ, — не столько закрепить новых сотрудников, сколько создать интеллектуальный поток и наладить сотрудничество. Впрочем, в последнее время взаимодействие вылилось и в постоянные форматы, например в совместные с другими университетами образовательные программы в ДВФУ. Различие в целях, однако, не снимает трудностей привлечения ведущих ученых за Урал. В первый раз в ИГУ, признался Филатов, любого гостя можно «завлечь» Байкалом, но на вторую и третью поездку этого оказывалось недостаточно. Стимулом становились сами по себе мероприятия как интересные площадки, где ведущие математики и экономисты могли как минимум послушать друг друга. В ДВФУ у Филатова ресурсов появилось куда больше, да и часть ученых, охотно посещавших Иркутск, удалось перенаправить в регулярные поездки и на Дальний Восток.

Пессимистически обобщила представленные кейсы научный сотрудник Института институциональных исследований ВШЭ Анна Панова: отдельные практики, по ее мнению, не заменяют академического рынка. Панова подчеркнула, что большинство вузов не конкурируют за преподавателей и исследователей так, как за абитуриентов. Существующий рынок академического труда просто не создает предпосылок для мобильности. Остаются открытыми вопросы, влияют ли кейсы ТюмГУ и ДВФУ на остальные университеты и помогает ли «вахтовый метод» работы исследователей развитию академической культуры.

Гуманитарная миссия или «пылесос»?

Сразу несколько докладов за круглым столом на правах организаторов сделали сотрудники ВШЭ. Директор Центра университетского партнерства Анна Гармонова рассказала о проектах вуза по сотрудничеству с региональными университетами, которые в последний год оформились в целую программу «Университетское партнерство». Сейчас она включает онлайн-курсы для преподавателей, стажировки специалистов в кампусах ВШЭ (временно цифровые), поддержку региональных публикаций и другие инициативы. Отдельно организаторы круглого стола рассказали о программе привлечения в ВШЭ российских постдоков. По ней молодые ученые с кандидатской степенью, никогда не учившиеся и не работавшие в ВШЭ, по конкурсу могут занять исследовательскую позицию в одном из кампусов вуза на два года. Для этого им нужно расторгнуть трудовой договор со своим предыдущим местом работы. При том что практически все выступающие были или создателями этой программы, или сами начали работу в ВШЭ в результате нее, впечатление создалось противоречивое. Например, участник программы Нияз Габдрахманов в своем докладе постарался доказать, что в случае ВШЭ мобильность постдоков — не выкачивание ресурсов из других университетов (в мире, по его словам, постдоков нередко воспринимают как лабораторное оборудование — можно нанять недорого и быстро заменить), а гуманитарная миссия. При этом он продемонстрировал данные опроса участников программы, 57% которых хотели бы остаться работать в ВШЭ, и добавил, что у них формируются очень высокие требования к академической культуре и условиям работы, что ограничивает возможности трудоустройства. Другие участники круглого стола назвали эту систему в обсуждении в чате тем самым «московским пылесосом» — после программы молодые ученые с большой вероятностью не захотят и не смогут вернуться в свои регионы.

Другой аспект национальной мобильности — переход исследователей из науки в индустрию — затронула в своем выступлении Анастасия Часовникова, руководитель департамента образовательных проектов Центра стратегических разработок «Северо-Запад». Она рассказала о результатах опроса среди участников Школы ключевых исследователей, проведенной центром. Из них в бизнес-среду из академии хотят уйти лишь единицы, замотивированные либо общим недовольством ситуацией в науке, либо собственными предпринимательскими амбициями. Решить проблему эксперты «Северо-Запада» предлагают созданием специальных грантовых программ для ученых, у которых есть предпринимательский дух, — в будущем это может укрепить связи науки и индустрии. Это предложение неожиданно зарифмовалось с исторической справкой о национальной исследовательской мобильности в СССР, которую в начале круглого стола представил историк из ТюмГУ Александр Сорокин. Если в дореволюционной России больше внимания уделяли международной мобильности, в СССР зарубежные командировки были делом сложным, а вот для движения научных сотрудников по стране было сразу несколько механизмов. В том числе они были и межсекторальными: например, в послевоенное время сотрудник университета мог прикрепиться к институту Академии наук в докторантуру или совмещать преподавание в вузе с научной работой в другой организации. Сейчас такие механизмы переезда существуют разве что на уровне отдельных организаций, как та самая программа постдоков.

Однако просто запустить массовую программу мобильности недостаточно, чтобы получить эффект для развития науки, как пояснил в своем выступлении директор центра российских исследований Университета штата Теннесси Андрей Коробков. Он несколько расширил предмет обсуждения результатами недавнего исследования российской научной диаспоры и отметил, что ни одна из российских программ, стимулировавших в последние годы исследовательскую мобильность из диаспоры назад, не позволяет учесть, зачем на самом деле ученые возвращаются, что они могут сделать. «В этой системе много блефа, люди часто продают себя за то, чем они на самом деле не являются», — предостерег эксперт.

В целом явление внутрироссийской мобильности пока выглядит фрагментированным, и диалог о нем исчерпывается обсуждением кейсов, подвела итоги круглого стола научный сотрудник Института образования ВШЭ Вера Мальцева. И даже оценки этого явления теми, кто хотел бы его развивать, сталкиваются со «Сциллой и Харибдой» двух разных представлений о хорошем ученом. С одной стороны, статус исследователя предполагает укорененность в организации, лояльность ей; с другой — серьезный исследователь всегда востребован, его постоянно приглашают к сотрудничеству, повсюду хотят с ним новых проектов. В таких условиях сетевая форма сотрудничества может быть не просто вынужденной мерой на время пандемии, но и основным форматом мобильности после. Короткие интенсивы в разных городах и распределенное взаимодействие в остальное время не требуют от исследователя ни менять условия жизни, ни расставаться с родной организацией. Впрочем, даже такой ограниченный подход к мобильности не развить без соблюдения еще одного условия. По словам социолога из ВШЭ Светланы Твороговой, в России не существует признанных каналов информации об академическом рынке, и о вакансиях и других возможностях можно узнать разве что в коммуникации один на один. Если для развития науки нужна циркуляция кадров и опыта, такие каналы необходимы.