Кто первым инвестировал в разработку, подарившую миру терапию моноклональными антителами, что может заменить это дорогостоящее лечение и меняется ли жизнь после получения Нобелевской премии? Об этом Indicator.Ru побеседовал с нобелевским лауреатом по химии 2018 года Грегом Уинтером

Нобелевскую премию по химии в этом году присудили Фрэнсис Арнольд, Джорджу Смиту и Грегу Уинтеру с формулировкой «за направленную эволюцию ферментов» и «за метод фагового дисплея для пептидов и антител». Фрэнсис Арнольд придумала метод направленной эволюции ферментов (белки, ускоряющие реакции), при помощи которого удается максимально быстро получить белки с необходимыми свойствами. Джордж Смит в 1985 году придумал метод под названием «фаговый дисплей», когда бактериофаги (вирусы, заражающие бактерии) используют для получения новых белков. Бактериофаг защищен белковой оболочкой (капсидом), которая окружает его генетический материал. Смит брал интересующий его ген, вставлял его в ген бактериофага, отвечающий за синтез белка капсида, и в итоге «чужой» ген проявлялся на поверхности вируса.

Третий лауреат, Грег Уинтер, в начале 1990-х годов начал использовать метод фагового дисплея для направленной эволюции антител. Он создал библиотеку фагов, на поверхности которых находились миллионы различных антител. Затем он использовал белки как своеобразный рыболовный крючок, который «ловил» фаги с определенными антителами (они прикреплялись к белкам). Благодаря случайным мутациям белков, а также используя их направленную эволюцию, Уинтер сумел существенно повысить точность прикрепление антител к белкам.

Постепенно Уинтер начал разрабатывать антитела, которые могли использоваться как лекарство. В 2002 году было одобрено первое из них, Адалимумаб. Оно используется для лечения ревматоидного артрита, псориаза и воспалительных заболеваний кишечника. На сегодня с помощью метода фагового дисплея ученые получили антитела для борьбы с аутоиммунными заболеваниями, нейтрализации токсинов и даже для успешного лечения метастатического рака.

— В этом году с иммунотерапией связаны две нобелевские премии: по физиологии и медицине и ваша, по химии. Как вам самому кажется, можно ли вашу работу отнести к химии?

— Я не могу ответить однозначно. В школе я интересовался и химией, и биологией. Когда я поступил в университет, я думал, что стану биологом: «чистая» химия не приносила мне такого удовольствия. Дело было в том, что меня не прельщали задачи, которые классическая химия ставит перед собой. Биология — другое дело, она пытается ответить совсем на другие вопросы. Меня всегда интересовала ранняя эволюция, происхождение жизни, подобные вещи… И при этом я понимал, что получить ответ на эти вопросы можно только при помощи химических методов. В итоге получилось так, что я построил свою научную карьеру на использовании химии для исследования биологических проблем. Так что на самом деле я не считаю себя… Впрочем, в глубине души я все-таки химик. Химик, который очень хорошо разбирается в биологии.

— Терапия моноклональными антителами довольно дорогостоящая вещь. Станет ли она более доступной для пациентов?

— Я не уверен, что она станет столь же доступной, как, например, антибиотики. В терапии антителами самое дорогое — это работа по их созданию. Кроме того, есть виды моноклональных антител, которые применяются на достаточно узком рынке, потому что заболевания, от которых такие антитела лечат, чрезвычайно редки. Курс лечения такими антителами стоит около $400 000. Но есть и другие. Одни из самых дешевых используются для лечения остеопороза, и тут стоимость курса лечения находится в пределах $1000. В чем причина? Дело в применении очень удачных препаратов для химической обработки антител. Зачастую химикаты очень дорогие, и это сказывается на стоимости конечного препарата.

Я уверен, что дело также в конкуренции. Если на рынке антител есть конкуренция, то стоимость препаратов постепенно снизится и придет к какому-то разумному уровню. Еще можно использовать биоподобные лекарственные препараты. Для антител это как дженерики для обычных лекарств. Ну и еще, конечно, нужно применять регуляторные механизмы, чтобы контролировать стоимость лечения.

Причина, по которой люди готовы много платить за антитела, состоит в том, что это действительно очень качественное, полноценное лечение, оно хорошо переносится, не имеет побочных эффектов и, главное, избавляет от болезни. Стероиды, например, тоже хороши, но у них очень сильное побочное действие, люди могут просто ужасно себя чувствовать после их использования. Антитела — другое дело.

— Когда вы начинали работу над этой темой, вы осознавали, насколько она перспективна?

— Нет, конечно, я не мог оценить ее масштаб. Когда я начинал исследования в этой области, я даже не мог найти финансирование и лабораторию — банально физическое пространство для работы. Академическое сообщество вначале не оценило мою работу, и денег от государства я получить не мог. Бизнес тоже не инвестировал: традиционные фармацевтические компании не понимали, зачем им это делать. В итоге я нашел небольшую биотехнологическую компанию из Австралии, они и профинансировали разработки.

Понимаете, есть разные технологии получения препаратов на основе антител. Фаговый дисплей — одна из них, и меня спрашивали: «А что не так с существующими способами?» Я отвечал: «С ними все в порядке, но этот лучше». И поверили в меня только те австралийцы.

— Почему вы занимаетесь наукой?

— Во-первых, для меня процесс научного поиска и открытия чего-то нового — это уже радость. Во-вторых, я понимаю, что благодаря науке после смерти я оставлю этому миру гораздо больше, чем если бы я занимался чем-то другим. Благодаря нашим исследованиям меняется мир: люди излечиваются, получают шанс на здоровую жизнь.

— Изменилась ли ваша жизнь после получения Нобелевской премии? Что вы чувствуете?

— Нет, все то же самое… На самом деле у себя дома, в Великобритании, я и так находился достаточно высоко в научной иерархии. Я занимаю должность главы кембриджского Тринити-колледжа, ношу титул рыцаря-бакалавра (человек, которого король или королева Великобритании посвятили в рыцари, но который не входит в рыцарский орден, — прим. Indicator.Ru). Так что я бы не сказал, что Нобелевская премия подкинула меня из рядовых ученых в стратосферу. Но все же это однозначно новый уровень. Правда, я был настолько занят подготовкой Нобелевской лекции и всем прочим, что у меня еще, наверное, не было времени осознать это.

Вот, одно изменение точно могу назвать. Теперь у меня будет гораздо больше возможностей реализовать свои планы, премия поможет мне приблизиться к моим следующим целям.

— Каким именно? Какие у вас научные планы?

— Я работаю над созданием имитаторов антител — это органические соединения, которые так же, как антитела, могут связываться со специфичным антигеном, но при этом они структурно не являются антителами. У меня небольшая компания, Bicycle Therapeutics, и мы как раз занимаемся поиском химических соединений, которые могут имитировать антитела. И, кстати, они могут стоить дешевле антител, потому что получаются при помощи химического синтеза. Ну, и я надеюсь, что они смогут делать все то же, что делают настоящие антитела. Так что премия пришлась очень кстати, она поможет развивать эти исследования.